Годных к службе парней высматривали не только вербовщики, этим же занимались солдаты-отпускники. За рекрутов платили комиссионные, и возвращение в полк с парой новобранцев было хорошим способом слегка заработать.

Бхиму и Кесри молодые солдаты были гораздо интереснее седобородых вербовщиков. С некоторыми отпускниками, родом из окрестных деревень, они были знакомы и раньше, а потому с ними общались запросто; порой какой-нибудь служивый оставался ночевать в их доме, и тогда братья до утра не спали, внимая его рассказам.

Однажды их навестил двоюродный брат, приехавший на побывку в соседнюю деревню. Ненамного старше Кесри, он уже два года провел в Дели, где служил в армии Моголов. Кузен впервые приехал в отпуск, и, конечно, его пригласили заночевать; во двор вынесли раскладушки, и вскоре братья разинув рты внимали рассказу о городских храмах и мечетях, фортах и дворцах. В походах, поведал кузен, за ротами следует обоз, численностью превосходящий полк и похожий на невероятно красочный маленький город. В нем целое отделение баядерок – писаных красавиц из Афганистана и Непала, Эфиопии и Туркменистана. Вы даже не представляете, мечтательно вздохнул рассказчик, какие позы они способны принять и как язычком обработают твой банан.

Разумеется, на этом остановиться было невозможно. Братья забросали кузена вопросами, и тот, недолго поломавшись, изображая скромника, удовлетворил их любопытство сполна и даже больше: поведал об ощущениях, когда по твоему лицу водят соском, а дружка твоего, томящегося в нежном узилище, будто стискивают, щекочут и поглаживают ловкие музыкальные пальчики.

Кесри зашел на опасную территорию, ибо важнейшей стороной его спортивной подготовки был контроль над плотскими желаниями, а также их проявлениями. Для этого он регулярно применял систему упражнений, предотвращавших случайную или умышленную растрату жизненных флюидов. Однако нынче система дала сбой: проснувшись, Кесри обнаружил, что ночью с ним случилась свапнадоша, “юношеская авария”.

Что до Бхима, тот сразу понял: именно такая солдатская служба ему подходит. Заручившись поддержкой брата, утром он известил отца, что хочет вместе с кузеном отправиться в Дели. Рам Сингх охотно его благословил, пообещав снабдить необходимым снаряжением.

Сборы к отъезду, в которых участвовала вся семья, начались немедленно. Шили одежду, готовили простыни и одеяла, в лядунку укладывали кремни, порох и мушкетные пули, отбирали клинковое оружие, длинное и короткое.

Все внимание было отдано Бхиму, а Кесри тем временем вспахивал маковые поля. Вопреки всем стараниям, он не мог изгнать мысли о предстоящем отъезде брата в Дели и представлял, как тот в новом красивом тюрбане и увешанный оружием оседлывает коня. Сам он составлял резкий контраст этой картине: голый, в одной лишь грязной ланготе, обмотанной вокруг чресл, взмокшее тело облеплено мухами. Значит, вот какая жизнь ему уготована: год за годом плестись вослед тягловой скотине, отпрыгивая в сторону, когда той вздумается на ходу испражниться, не знать ничего, кроме посевной и уборки, считать роскошью часок сна днем, который удалось урвать в тени дерева, а вечером безуспешно отмывать грязь на ногах, намертво въевшуюся меж пальцев. Бхим же увидит разные города, будет набивать мешки трофеями, сладко есть и блаженствовать в объятьях прекрасных женщин.

Кесри бросил быков посреди поля, сел под дерево и, обхватив руками колени, заплакал. Таким его и нашла Дити, когда принесла ему обед – лепешки роти с маринованными овощами ачар. Поняв все без слов, она была с ним до самого вечера и помогла закончить вспашку.

По дороге домой Дити сказала:

– Не тревожься, у тебя все получится. Ты тоже уедешь.

– Но когда, Дити? Батавела, поведай – когда?

Несколько дней после неудачной встречи с миссис Бернэм и ее дочкой Захарий пребывал в постоянном страхе, что его погонят из комфортабельного жилья на баджре. Казалось, вот-вот появится слуга с запиской, извещающей об увольнении по причине неблаговидного поведения.

Шли дни, извещений не поступало, и Захарий решил, что ему, видимо, предоставлен второй шанс. Однако он понимал, что расслабляться нельзя – внезапные всполохи света в окнах особняка свидетельствовали о неусыпном надзоре, – и оттого всеми силами соблюдал приличия в одежде и поведении вообще. Работая на открытых частях судна, Захарий, невзирая на жару, укутывался с головы до пят.

Если исключить это маленькое неудобство, он был вполне доволен своим житьем. Дни его проходили бессобытийно, но плодотворно: вставал он рано и планомерно работал до заката, порой призывая на помощь господских слуг, но чаще справляясь самостоятельно. Похоже, столь тихое и скудное существование вызвало сочувствие челяди, которая неустанно снабжала его остатками с господского стола, и, сказать по правде, еще никогда в жизни он не ел так вкусно и не жил в таком комфорте.

Всего лучше были ночи. Захарий нежился в объятьях мягкой упругой кровати, но истинной роскошью были тишина и одиночество. У него, избалованного сытной едой и мирной обстановкой, так разыгрывалось воображение, что он без всякого труда выманивал из тени образ Полетт, укладывал его к себе в постель и порой по нескольку раз за ночь предавался восхитительным утехам.

Однажды утром, когда он работал на баке, с берега долетел голосок Аннабель:

– Эй, привет!

В ответ Захарий козырнул:

– Здравия желаю, мисс Аннабель.

– Я пришла попрощаться, нынче уезжаю в Хазарибагх.

– Что ж, счастливого пути, мисс Аннабель.

– Спасибо. – Девочка шагнула ближе к воде. – Скажите, мистер Молотчик, вы же знакомы с Полетт, верно?

– Да, так и есть.

– Как думаете, вы скоро с ней свидитесь снова?

– Не знаю. Надеюсь.

– Если увидите ее, передайте, пожалуйста, от меня привет. Я по ней очень скучаю.

– Я тоже, мисс Аннабель.

Девочка кивнула.

– Пожалуй, пойду. Мама не хочет, чтобы я с вами разговаривала.

– Почему?

– Говорит, девочке не пристало беседовать с молотчиками.

Захарий рассмеялся.

– Ну тогда бегите домой. Прощайте.

– До свиданья.

В тот же день миссис Бернэм с Аннабель отбыли, две недели особняк был темен и тих. А потом вдруг озарился огнями, и Захарий понял, что хозяйка вернулась. Неделей позже на лужайке перед домом возникла суета: лакеи, горничные, садовники развешивали гирлянды фонариков, расставляли стулья. Один слуга сказал Захарию, что затевается большой прием в честь дня рождения хозяйки.

Вечером к дому подъехало изрядно экипажей и колясок, до поздней ночи на лужайке звенели смех и голоса. Захарий счел за благо уйти с глаз долой, скрывшись в своей каюте.

На другой день, ближе к вечеру, слуга принес щедрые остатки с банкета и несколько бутылок пива. А еще он доставил небольшой сверток и конверт, на котором стремительным косым почерком было начертано имя Захария.

После той злополучной встречи миссис Бернэм впервые обратилась к нему, и он, вскрывая письмо, очень волновался – поди знай, что в нем. К его удивлению, тон послания был не просто учтивым, но почти сердечным.

30 августа 1839

Дорогой мистер Рейд,

Надеюсь, Вы устроились хорошо и дело с ремонтом продвигается. Если Вам что-нибудь нужно, без колебаний, пожалуйста, известите слуг.

Однако не хлебом единым жив человек, и Вы, безусловно, нуждаетесь в облагораживающей литературе, коя скрасит Ваше одиночество. Посему я взяла на себя смелость послать Вам две книги. Полагаю, Вы сочтете их интересными.

Искренне Ваша,

К. Бернэм

Теперь стало ясно, что казнь откладывалась! Захарий испустил радостный стон и, бросив сверток с письмом на прикроватную тумбочку, отпраздновал отмену приговора бутылкой пива под прекрасную закуску. Затем поднялся на палубу и пригласил Полетт посидеть с ним, любуясь звездами. Присутствие ее было