Софи заметила императорского гвардейца уже в зале. Она собиралась подняться к себе наверх. Солдат стоял у парадной двери в позе часового. Нахмурившись и прижимая к себе шкатулку, Софи обошла весь дом. У каждой из дверей, ведущих на улицу, она обнаружила ту же картину. После этого вернулась в залу.

– Прошу прощения. – Чуть улыбнувшись, она толкнула Дверь и спустилась на мощенную камнем дорожку. Часовой не препятствовал ей, даже не сдвинулся с места. Но когда она направилась к конюшне, рядом как из-под земли вырос другой солдат.

– Ты что, следишь за мной?

– Прошу простить меня, ваше сиятельство, но таков приказ полковника, – бесстрастно сообщил страж.

Софи остановилась. Солнце грело ей спину. Вокруг расстилались бескрайние степные просторы, маня свободой. Со шкатулкой в руках, в которой, лежало не такое уж маленькое состояние, в тонком кисейном платье, она понимала, что сейчас эта свобода не для нее, она не в состоянии бросить вызов человеку, который постарается помешать ей в этом. Поэтому благоразумно Софи вернулась домой.

Большой медный гонг, подвешенный в центре дома, возвестил для всех обитателей Берхольского час обеда, Ремесленники и работники отложили свои инструменты и направились по домам; домашняя прислуга собралась в большой кухне пристройки;, солдаты сошлись в специальной комнате, где был накрыт для них отдельный стол. Граф Данилевский и князь Голицын вошли в столовую одновременно.

– Где Софья Алексеевна? – поинтересовался князь у Анны, которая ставила на стол блюдо с ветчиной.

– Не могу знать, барин, – фыркнула домоправительница. – У нас сегодня борщ. Соленые огурцы на лавке. Пирожки ушли собаке,

– Что за чертовщину ты несешь, глупая? – рявкнул князь.

– Одна из наших собак стащила начинку со стола на кухне, – внятно проговорила Софи, появляясь в дверях. – Прошу простить меня, господа, что я не составлю вам компанию. Мне не хочется обедать, Я предпочла бы покататься верхом.

Мужчины с некоторым удивлением обернулись на голос. Софи уже была одета в свой обычный костюм для верховой езды, волосы убраны в тугой узел на затылке.

– Кого из ваших солдафонов вы отрядите следить за мной, граф? – окинула она Адама взглядом, полным несказанного презрения. – Я сообщу ему, что уезжаю.

От ее взгляда и тона в серых глазах графа сверкнули искры.

– Прошу простить меня, князь. – Поклонившись, он проследовал мимо Софьи Алексеевны в залу.

– Эй, солдат! – окликнул он часового у парадной двери. – Проводи княжну Софью в конюшню. Княжна желает прогуляться верхом. Если Борис Михайлов сможет сопровождать ее, тогда ты останешься там до их возвращения. Если Борис не сможет, немедленно проводи, се сиятельство ко мне

Адам вернулся в столовую.

– При сложившихся обстоятельствах я несколько изменил распоряжения в угоду вам, княжна. – отвесил он преувеличенно любезный поклон.

– Вы слишком добры, граф. Я просто ошеломлена вашей учтивостью. – Софи сделала глубокий реверанс и скривила губки. – Полагаю, я должна чувствовать себя польщенной, что для моей охраны вам требуется целая дюжина солдат. Должна признаться, не подозревала, что выгляжу столь устрашающе. А ведь я всего лишь подстрелила одного бешеного волка. – С этими словами она выскользнула из комнаты.

Скрепя сердце Адам кинулся было за ней, но в следующее мгновение передумал, и вернулся к столу. Старого князя появление и исчезновение его внучки, казалось, оставили безучастным.

– Не могу отделаться от чувства, князь, что вы, к сожалению, пренебрегаете своими обязанностями по отношению к Софье Алексеевне, – сурово проговорил граф.

– Вполне возможно, – безмятежно улыбаясь, откликнулся Голицын, – У нее своя голова на плечах, не так ли? Позвольте предложить вам эту прекрасную ветчину.

Первый ликующий крик хвастливого петуха с приусадебного двора был мгновенно подхвачен его сородичами по всей округе. Куры завели свои кудахтающие пересуды. Начался новый день.

Софи уже была готова час назад. Она сидела у окна своей спальни и наблюдала, как Таня сердито чертыхалась над дорожным сундуком, укладывая одежду и вынимая ее вновь. Служанка давно потеряла всяческую надежду на помощь Софьи Алексеевны; ее несчастные вздохи, казалось, оставляли безучастной ту, которой они предназначались.

В дверь предупредительно постучали. Софи, не желавшая выдавать своих чувств относительно этого подневольного отъезда, решила не спускаться вниз без крайней необходимости. Дверь пришлось открывать Татьяне. На пороге стоял князь Голицын.

– Пора, – коротко произнес он. – Ничего не поделаешь, уже все решено.

Они попрощались вчера вечером. Софи выплакала все свои слезы. Теперь она молча встала и пошла за ним вниз по лестнице через залу, полную домашней прислуги взволнованной и опечаленной одновременно. Ведь Софья Алексеевна уезжала в Санкт-Петербург; ее вызывала к себе сама царица. Ей доведется увидеть мать России, она станет женой знатного князя. Столь блестящее будущее не могло не взволновать всех, кто заботился о девушке с младенчества.

Софи расцеловала всех на прощание. Многие плакали.

Ее собственная тоска сделалась как бы глуше; ей удалось держать себя в руках вплоть до выхода на каменистую площадку перед домом.

Двенадцать солдат Преображенского полка уже были на конях, выстроившись в ряд перед входом. Полковник еще не оседлал коня; поводья его рысака держал один из денщиков. Борис Михайлов тоже взобрался на свою низкорослую горную кобылку, привязав поводья неоседланного Хана к луке своего седла. Закрытая карета, запряженная шестеркой отборных лошадей из голицынских конюшен, ожидала своих ездоков.

Прежде чем направиться к карете, граф Данилевский церемонно поклонился Софье Алексеевне.

– Покорно прошу садиться, княжна. – Голос его был ровен, лицо непроницаемо.

Софи побледнела как мел; на гладком овале лица темные глаза стали еще больше.

– Я не поеду в карете, – напряженно выговорила она. – Я не могу… Вы не должны настаивать…

– Я в полном отчаянии от того, что вынужден причинять вам неудобства, княжна, – тем же ровным тоном возразил граф, – но тем не менее настаиваю… Будьте любезны садиться. Ваша прислуга поедет с вами.

– Но… нет, вы не понимаете! – Глаза ее еще больше потемнели от горя. – Я должна ехать верхом. Мне становится дурно в карете. – Она бросила умоляющий взгляд на деда, но тот, несмотря на все страдание, написанное на его лице, ничем не мог ей помочь. Вчера вечером он уже знал, что таково намерение графа, и, трезво глядя на вещи, не мог не признать, что это небезосновательно.

– Я не могу позволить вам ехать верхом на этом коне, – проговорил Адам. – Вы ясно мне дали понять, что едете со мной исключительно по принуждению. Я не могу дать вам в руки средство для побега. – Он вновь показал рукой на карету. – Я еще раз предлагаю вам сесть. Нам предстоит долгая дорога сегодня.