Я убеждена, что брат Клаус без фигуры берсерка на заднем плане не был бы способен принести мирное завершение Станскому конгрессу. Берсерк был видимым воплощением того невидимого авторитета, который исходил от него, осуществляя влияние, которое сделало возможным положить конец конфликту враждующих сторон. Таким образом, Клаус имел большее политические влияние, нежели любой правитель или дипломат. Он является великолепным примером того, как индивидуация и коллективная ответственность слились воедино. Конечно, брат Клаус является уникальным примером, которому мы не можем просто подражать. Во внутреннем развитии каждого человека противостояние индивидуальной трансформации и коллективной ответственности принимает различные формы и оттенки. В первой гексаграмме И Цзин, «Творчество» одна из линий связана с этой проблемой. Для четвёртой девятки читаем: «Точно прыжок в бездне. Хулы не будет!» В комментариях к этой линии находим: «Место перехода было достигнуто, может свершится свободный выбор. Две возможности представлены великому человеку: он может взлететь к вершинам и играть великую роль в мире или же он может уйти в уединение и развиваться сам по себе. Он может пойти путём героя или святого мудреца, который ищет уединения. Нет общего правила, по которому можно было бы сказать, какой из двух путей правильный. В этой ситуации каждый должен сделать свой собственный свободный выбор в соответствии со своим внутренним законом. Если человек последователен и верен себе, то он найдёт путь, подходящий именно ему. Это верно именно для него, и хулы не будет»[28].

По сравнению с такими святыми мудрецами как Лао-цзы или Чжуан-цзы брат Клаус, как одинокий отшельник, является более незаметной фигурой. В первой части своей жизни он вёл обычную жизнь; и только тогда, когда к нему пришло внутреннее призвание, он отказался от мира. С начала он с огромным рвением посвятил себя «Imitatio Christi» и практиковал христианскую братскую любовь. Но потом появился берсерк — глубокое, интровертированное, дикое желание следовать своей собственной внутренней правде. И возможно самым большим чудом было то, что люди вокруг него не сочли это сумасшествием. Несколько теологов пытались критиковать его за то, что он оставил семью, однако широкая общественность, и в особенности в народ в кантоне Унтервальден, приняла его сторону, видя в его уходе в уединение божественное призвание, а не признаки асоциального поведения и недостатка ответственности. Предположительно именно это лежит в основе Эроса — медоносного аспекта пилигрима-берсерка, который люди должны были ощущать в нём.

Возвращаясь к нашей диаграмме: центральная область, коллективное бессознательное, изображается в большинстве религий как фигура Антропоса, символ богочеловека или космического человека. Таким парадоксальным образом берсерк воплощает в себе более высокую личность Самости брата Клауса и в то же самое время всего сообщества. Именно в этом отношении эта фигура до сих пор является живым архетипом. Во время Второй Мировой войны у целого швейцарского полка было коллективное видение брата Клауса, стоящего на швейцарско-германской границе с расставленными в стороны руками для защиты швейцарцев от вторжения Гитлера. Таким образом, более великое архетипическое ядро фигуры брата Клауса и сегодня живо в Швейцарии.

Современные зоологи и бесчисленные психологи в эти дни пишут о проблеме агрессии и возможности её интеграции, освобождения или подавления. Видение брата Клауса показывает нам, как на самом деле возможно её интегрировать и трансформировать. Это более не то, что мы обычно называем агрессией, а скорее чётко определённое указание границ и «отвердевание» человека, который способен стойко оставаться «самим собой», без присоединения к группе или подпадания под массовое внушение. Во множестве ситуаций коллективной паники, в которые может попасть нация, всё часто зависит от того, найдутся или нет несколько человек, способных сохранить ясную голову и не стать жертвой господствующих бредовых эмоций. Согласно Юнгу это единственный способ избежать войны.

Однако для человечества эта цель остаётся очень далёкой, и пока мы не достигнем её, целые народы и отдельные группы будут неизбежно продолжать бороться друг с другом. Есть ещё одна вещь, которая несомненна для меня: мы достигли той точки в истории, когда дифференция Эроса является вопросом величайшей важности. Ибо потому, что мир стал меньше в наши дни, мы просто вынуждены наконец понять, что все мы находимся в одной лодке.

Большинство сказок основаны на противостоянии добра и зла. Как сказал Макс Люти в своей замечательной работе по этой теме[29], сказочный стиль характеризуется в первую очередь и более всего ничем не замутнённой оппозицией между чёрным и белым, хорошим и злым. У самого героя мы не находим никаких психологических конфликтов, он не является частично тем, а частично этим, — нет, каждое качество персонифицируется в самой простейшей форме: храбрость противостоит трусости, зависть — невинности, доброта — злобе, самоотречение и самопожертвование — неограниченной похоти или алчности. Зло почти всегда наказано, как правило — уничтожено, хотя иногда его только прогоняют прочь, а добро торжествует или же его спасают сверхъестественные силы. Герой достигает своей цели благодаря храбрости, хитрости, юмору или удаче; героиня — благодаря стойкости перед лицом страданий, верности, хитрости или удаче. Часто зло осуждает само себя или кончает с собой в конце истории или же оно может бессознательно выбрать своё собственное наказание[30].

Люти отмечает, что сказки бедны «конкретными деталями и объектами реального мира; они демонстрируют небольшую глубину опыта, незначительную сложность человеческих отношений, малое количество оттенков, но в качестве компенсации за эту бедность содержания они очень ясны и пронзительны по форме»[31]. «Сказки», как он пишет, «воспринимают и описывают мир, который произрастает в оппозиции к неопределённой, запутанной, неясной и угрожающей реальности. За растущими и увядающими формами бренного мира стоят чистые формы, неизменные и всё равно эффективные»[32].

С точки зрения юнгианской психологии можно сказать, что сказки не описывают сознательно переживаемые людьми события, но что эти «чистые формы» делают видимыми фундаментальные архетипические структуры коллективного бессознательного. Это объясняет нечеловеческий, или как назвал это Люти, абстрактный характер фигур; они являются архетипическими образами, за которыми скрывается секрет бессознательной психики.