— Так быстро?

Удивляться нечему, я знал, что в этот раз будет быстро. И все равно как лопатой по темечку.

— Здесь иначе. — Жена пожимает плечами. — Если не случится никаких сюрпризов, то через две недели будет первая подсадка.

Не спрашивая, Настя помогает мне снять рубашку и ведет теплой ладонью по обнаженной груди.

— Я так благодарна тебе, что ты согласился. — Голос жены становится тихим. С бархатной хрипотцой.

Она готова благодарить, не замечая укусов другой женщины и аромата, которым я, кажется, пропитался насквозь.

— Это было твоим условием по контракту. — Останавливаю ее руку.

Близости между нами не было уже неделю. Ни с кем не было. И почему-то не хочется начинать.

— Мог отказаться. — Настя отступает.

Снова без спора, без борьбы, без тени эмоций. Словно отношения со мной такие же стерильные, как и я сам.

— Ты знаешь, я выполняю все свои обещания. — За два года ни разу не лгал жене, но сейчас впервые отвожу взгляд.

Сам не понимаю, что со мной происходит. Душит спокойствие, с которым мы говорим. Противно от самого себя. И одновременно хочется вернуться в ресторан... к бешеной Градской.

Слушать, как она шипит на меня. Ловить кайф от ее ярости. И не думать, что, возможно, ошибся два года назад. И с контрактом, в котором, бесплодный и бездетный, заранее согласился с правом жены иметь детей. И с этим браком. И с тем, что несколько лет назад запретил себе искать другую...

Глава 13. Семья

Самый сильный якорь на земле — семья.

Уже и не помню, когда мне было так плохо. По ощущениям, словно не оргазм испытала... самый яркий за последние годы, а попала под каток асфальтоукладчика.

Пока еду в такси, внутри все дрожит. Глаза горят огнем, как от аллергии. А стоит переступить порог квартиры и убедиться, что дома никого, — меня прорывает.

Смеюсь.

Реву.

Трясусь.

Скулю сквозь слезы: «Скотина!»

И, кое-как сбросив одежду, плетусь в ванную комнату.

Под струями не отпускает. Они бьют по плечам и шее, стекают по телу крупными дорожками. Словно гладят. Оживляют в памяти то, что нужно забыть.

Разум требует подумать о сыне или о работе. Переключиться на безопасное и не такое болезненное. Но другая моя часть, женская мазохистская, упорно цепляется за обрывки свежих воспоминаний.

Как Марк целовал. Как обжигал голодным взглядом. Как ювелирно точно находил эрогенные зоны, будто не было между нами никакого разрыва и я все еще девятнадцатилетняя влюбленная дурочка.

От последнего хочется выть еще громче и больше.

Это неправильно. Ненормально. Только ничего не могу с собой поделать.

Много лет я заталкивала мысли о Марке в самые дальние закоулки памяти. Заставляла себя жить сегодняшним днем. Ради Глеба. Ради своей мечты стать хорошим врачом. Пахала, забыв о том, что я женщина. Изредка разрешала себе мужчин и постоянно разочаровывалась.

Сейчас все эти запрятанные мысли накрывают снежным комом. Рвутся из груди со всхлипами и плачем, как в первый год. Жгут нутро кислотой.

Хоть прямо сейчас садись в машину, отыскивай Шаталова и бросай в лицо все обиды.

Обычное желание для прежней Лизы. Такое же отчаянное, какой была та влюбленная девчонка. И запрещенное для Елизаветы Градской.

***

После часа в душе и литра пролитых слез приходит опустошение. Я уже не хочу никуда ехать. Не горю желанием рассказывать о жизни.

Чтобы не испугать Глеба опухшим лицом, протираю кожу кусочками льда. А когда кошмар наконец спадает, наношу легкий слой тонального крема.

Крашусь второй раз за день, но теперь не для публики. И не для мужчины, которого не ждала, хоть и чувствовала. А для самого главного человечка в моей жизни.

Едва успеваю закончить, Лена распахивает дверь и пропускает вперед своего подопечного. Пока Глеб снимает обувь, подруга внимательно осматривает меня с головы до ног.

— Что-то ты какая-то не такая. Студенты так ушатали, что пришлось днем душ принимать?

— Почти.

Я обнимаю сына. Спрашиваю у него, как прошел день, что больше всего понравилось. Всё как обычно. Слово в слово.

— Мам, ты правда не такая. — Глеб отстраняется и знакомым до безумия взглядом скользит по моему лицу.

От схожести перехватывает дыхание и начинают подрагивать ладони.

— Твоя мама, наверное, опять призрака видела... — Лена щурится.

— Призраков не бывает. — Глеб с деловым видом прикладывает ладонь к моему лбу.

Один в один как делаю я, когда подозреваю у него температуру.

— Тех, про которых в книжках пишут, не бывает, — соглашается Лена. — Но есть одна разновидность... Они вроде обычные люди, однако умеют исчезать, словно призраки.

Видимо поняв, что продолжать опасно, она подталкивает Глеба в его комнату, а сама садится рядом со мной на нашу полуразвалившуюся от вечных посиделок обувную тумбочку.

— У тебя тональник даже на веках, — шепчет тихо.

— Если бы могла, я бы в нем искупалась.

— Соврешь, что ничего не произошло?

— Ничего... — Прижимаю пальцы к губам. — Только я кончила, — вырывается с нервным смешком.

— Это ты с Шаталовым после лекции успела? — Глаза подруги становятся круглыми.

— После... — Прячу лицо в ладонях. — В ресторане. В приватной комнате.

— Охренеть, Градская!

— Но я сбежала. — Слабое оправдание. Даже звучит не очень убедительно.

— Круто. Значит, встретилась, кончила и прощай? — Лена качает головой. — Высший пилотаж!

— Такой высший, что... — Провожу подушечкой пальца по веку и показываю подруге след от тональника: — Вот.

— Да... Дела.

— Дура я, Лена. — Утыкаюсь лбом в ее плечо.

Лена моложе меня, нельзя вываливать на нее все свои «радости». К сожалению, делиться больше не с кем.

— Ты? Не знаю. Я сейчас почему-то вдруг подумала о другом .

Спрашивать лень, поэтому просто вопросительно киваю.

— Если тебя так прошибло, — продолжает Лена, — то представляю, каково сейчас ему.

— Жалеешь Марка?

В нашем маленьком королевстве женской солидарности такое впервые.

— Я?.. — Она неуверенно пожимает плечами, смотрит в сторону детской комнаты. Лишь спустя долгую паузу произносит: — У него красивая жена. Скоро будет ребенок... чужой, от донора. А судя по рассказам, крышу рвет именно от тебя. И со страшной силой! — усмехается. — Страшно подумать, что случится, когда Шаталов увидит тебя с Глебом.