помнил, Джаспер был для него укрытием, внешней защитой от мира. Когда они были маленькими детьми, их мать умерла от скарлатины, и после ее смерти Тоби обратился внутрь себя, а Джаспер направил свои чувства наружу. Если Джаспер мог ответить за него на любой вопрос, приказывать слугам готовить нужные пироги и сладости, развлекать гостей и любопытных, то что он мог сделать, кроме как оставаться в стороне и наблюдать за происходящим? Вскоре он почти перестал разговаривать. Когда речь заходила о дружбе, его голос казался ломким и незнакомым, а его жесты были дурной имитацией ловких движений его брата. Джаспер очень много делал для него, и со временем Тоби поверил, что он ничего не может делать для себя. Просто было искусство правильно заказывать еду, говорить нужные вещи и делать многое другое, которым он не мог овладеть. Иногда ему казалось, что воздуха в комнате хватает только на одного брата, но он не обижался: как он мог, если он безраздельно любил Джаспера?

В школе он смотрел, как его брат уверенно расхаживает вокруг и смешит учителей, тогда как он всегда старался пройти мимо с опущенной головой.

– Джаспер Браун – мой брат, – говорил он. – Вот так-то. И однажды у нас будет собственное шоу, лучшее в мире!

Когда он один сидел за столом, один заходил в классную комнату и один ел в столовой, то думал об их цирковой мечте – об одинаковых красных плащах и серебристых цилиндрах, – о том, как они вдвоем выезжают на арену под глас оркестровых труб. Этого было достаточно, чтобы превозмогать ноющую боль одиночества; достаточно для надежды на будущее, которое обещает нечто большее, чем скудное настоящее.

Однажды ранним вечером, когда Джаспер отправился с другом на верховую прогулку, Тоби прокрался в его комнату и снял кожух с микроскопа. Металл был холодным, как трубы миниатюрного органа. Он протер бронзовые циферблаты и перебрал маленькие стеклянные слайды с раздавленными насекомыми, которые приготовил Джаспер. Он представил, что все это принадлежит ему, что жизнь его брата была его собственной жизнью, что это он был остроумным и обаятельным, что отец подарил ему микроскоп, а не фотокамеру, которая делала его обычным наблюдателем событий.

Тоби услышал, как вернулся его брат со своим другом, и спустился к ним в гостиную. Мальчики лущили грецкие орехи, раскалывая их бронзовым молотком.

– Подбери это, – сказал друг Джаспера и указал на ореховую скорлупу, валявшуюся на полу.

Сначала Тоби подумал, что он обращается к дворецкому, но тот находился в вестибюле.

– Подбери это, – повторил он.

Тоби вздрогнул.

– Я? – спросил он.

Мальчишка залился клекочущим смехом. Тоби посмотрел на Джаспера, но его брат внимательно рассматривал каминную полку.

Ореховая скорлупа попала в плечо Тоби. Вторая ударила его в переносицу. Затем полетели засахаренные миндалины, похожие на серебристую гальку.

Тоби смотрел на Джаспера. Тот открыл и закрыл рот, но ничего не сказал.

– Он жирный, как лондонский олдермен[8], – крикнул мальчишка, заливаясь смехом. – Что за дурак! Отменный дурак!

Тоби видел, как его брат посмотрел на ковер и стал возиться с кисточками своего красного бархатного сюртука. Тоби подумал, с какой гордостью он говорил «Джаспер Браун – мой брат, вот так-то», но щеки Джаспера покраснели от стыда.

Через двадцать минут Тоби стоял в комнате своего брата, а куски микроскопа валялись на полу. Длинная бронзовая трубка была погнута от удара об стол, линзы разбились. Он слышал мальчишеский смех в гостиной внизу и не сомневался, что они смеялись над ним. Когда стемнело, он взял сломанный аппарат и выбросил его в ближайшем переулке.

В ту ночь Тоби не спал. Его тревожил не страх перед наказанием, а открытие своей способности к неуправляемому насилию. Утром он ожидал скандала после того, как брат обнаружит пропажу микроскопа. Но дни сменялись ночами, полными раскаяния, и ничего так и не было сказано. В конце концов отец спросил Джаспера, где его микроскоп, и Тоби, сидевший за столом для завтрака, прикусил губу.

– Я одолжил его Хоулетту, – сказал Джаспер. – Он хотел изучить какой-то особенный листок в своем саду.

Тоби опустил голову. Джаспер прикрыл его с такой небрежной легкостью, что это могло быть правдой и стало правдой. Вероятно, Джаспер понял, что одна измена была расплатой за другую, и это был его способ принести извинения. Правда об этой истории отошла в область преданий, пока Тоби не начал гадать, не привиделось ли ему все это. Вся его жизнь была сплошным подводным течением.

Через несколько часов он слышит топот лошадиных копыт и еще какой-то звук вроде детского плача. Тоби не поднимает голову. Он слышит скрип сапог на мокрой траве, лязг упряжи, когда лошадей распрягают и уводят прочь.

– Тоби, – окликает его брат. – Выпьешь со мной?

Тоби делает вид, будто ничего не слышал. Он думает, что Джаспер повторит вопрос, но дверь его фургона со стуком захлопывается.

Вскоре даже животные окончательно затихают. Ничто не движется, кроме амбарной совы, пролетающей низко над полем. Ее фургон неподвижен, черная коробка в темноте. И все-таки он слышит тихий плач.

Звук будоражит его. Он подходит ближе. Плач усиливается и превращается в сдавленные, хриплые рыдания.

Тоби нащупывает длинный засов.

Он может поднять засов и освободить ее. Есть много вещей, которые он может сделать, множество развилок в его жизни, с которыми он столкнется, если поможет ей. Они могут сбежать вместе. Он может оседлать Гримальди и отвезти ее домой. Ее горизонты будут сужаться до тех пор, пока не останется ничего, кроме ветхого деревянного дома и рухнувшей каменной стенки. Ее жизнь сожмется до размеров булавочной головки.

Он помнит этот голод, это неясное томление в ее взгляде. Запах зажженной спички, как будто она сама была огнем.

– Нелли, – шепчет он, прижимаясь лбом к деревянной створке.

– Кто там? Кто это?

Он прикасается к засову и замирает в нерешительности. Если он выпустит ее, Джаспер придет в бешенство. Брат защитил его там, где другой человек мог бы бросить его на растерзание голодным псам за то, что он сделал. И он едва знаком с этой девушкой; возможно, она даже не помнит его.

– Кто там?

Он сдавленно откашливается.

– Кто там? – Пауза, потом удар в дверь, который заставляет его отскочить назад. – Выпусти меня.

Он не может этого сделать, правда не может. Он вспоминает жаркий день в Севастополе, городе руин; вспоминает человека, упавшего с бастиона, и ужас, написанный на лице его брата. Он убегает, прижимая ладони к ушам, по мере того как ее призывы становятся все более отчаянными. Падает у костра и бросает в огонь сосновые иглы, которые трещат и лопаются, как патроны.

Языки пламени обретают форму.

Трус.

Трус.

Сотни, тысячи людей умерли из-за него. Он был профессиональным обманщиком, лжецом, делавшим лживые фотографии. Джаспер велел ему забыть обо всем. Убийство было их занятием, смыслом их существования в тех местах. «Ты просто сделаешь несколько фотографий согласно инструкции, – сказал его брат. – Ты получил приказ от правительства. Что касается Дэша… – Он ненадолго замолчал. – Что сделано, то сделано. Нельзя вернуть человека к жизни».

Тоби жестко протирает