«Если я поеду в Мексику? то есть, если я раздобуду денег? хоть у меня сейчас и есть сто восемьдесят и мы в самом деле действительно могли бы поехать хоть завтра и у нас бы получилось – как индейцы – в смысле задешево и жить в деревне или в трущобах». – «Да – было б так славно свалить сейчас». – «Но мы могли бы или должны бы по правде подождать пока я не получу – я должен получить пять сотен понимаешь – и —» (и вот тогда-то я мог бы умыкнуть ее на груди своей жизни) – она говорила «Я действительно не хочу больше ничего общего ни с Пляжем ни с кем-то из этой банды, чувак, вот почему – наверное я заговорила или согласилась слишком рано, ты кажется уже не так уверен» (смеясь увидев как я все взвешиваю). – «Но я лишь обдумываю практические проблемы». – «Тем не менее если б я сказала “может быть” спорим – уууу это ничего», целуя меня – серый день, красный свет лампочки, я никогда не слыхал подобной истории от подобной души кроме тех великих людей которых знавал в юности, великих героев Америки с кем мы корешились, с кем я искал вместе приключений и садился в тюрьму и кого знал рваными рассветами, мальчишек битых на бордюрах узревших символы в переполненной канаве, Рембо и Верленов Америки с Таймс-сквер, пацанов – ни одна девчонка ни разу не тронула меня историей духовного страдания и столь прекрасно виднелась душа ее лучистая как ангел скитающийся по преисподней а преисподняя те же самые улицы по которым шлялся и я сам наблюдая, ища кого-то как она и никогда и не мечтая о тьме и тайне и неизбежности нашей встречи в вечности, громадность ее лица сейчас словно внезапная голова Тигра на плакате поодаль на дощатом заборе дымной свалки утром в субботу когда нет школы, непосредственная, прекрасная, безумная, под дождем. – Мы обнялись, мы прижимались тесно – сейчас это было как любовь, я в изумлении – у нас получилось в гостиной, с радостью, в креслах, на постели, спали сплетясь, удовлетворенные – я покажу ей больше сексуальности —

Мы проснулись поздно, она не пошла к своему психоаналитику, она «просохатила» свой день и когда Адам вернулся домой и увидел нас в кресле снова по-прежнему за беседой а весь дом замусорен (кофейные чашки, крошки пирожных что я купил на трагичном Бродвее в серой итальянскости что так походила на потерянную индейскость Марду, трагическое Америко-Фриско с его серыми заборами, мрачными тротуарами, парадными промозглости, которое я из маленького городка и только-только из солнечной Флориды Восточного Побережья находил таким пугающим). – «Марду, ты просохатила стрелку с терапевтом, в самом деле Лео тебе должно быть стыдно и ты должен хоть немножко ответственности ощущать в конце концов…» «Ты имеешь в виду что я заставляю ее пускать по бороде обязанности… Я бывало делал так со всеми своими девчонками… ах ей будет полезно пропустить разок» (не осознавая насколько ей нужно). – Адам почти шутливо но и вполне серьезно: «Марду тебе надо написать доктору письмо или же позвонить – может прям счас и позвонишь?» «Это докторша, в городской и районной». – «Так позвони сейчас, вот тебе монетка». – «Но я могу и завтра, уже ведь слишком поздно». – «Откуда ты знаешь что уже слишком поздно – нет в самом деле, ты сегодня действительно облажалась, и ты тоже Лео ты ужасно виноват крысеныш». А затем веселенький ужин, две девчонки пришли снаружи (с серого сумасшедшего наружи) к нам, одна свеженькая после переезда через всю землю из Нью-Йорка с Бадди Пондом, куколка такая лос-анджелесского хиппового типа с короткой стрижкой немедленно занырнула в грязную кухню и приготовила всем восхитительный ужин суп из черной фасоли (всё из банок) с еще кое-какой бакалеей пока другая девчонка, Адама, трепалась по телефону а Марду и я сидели виновато, смурно в кухне допивая выдохшееся пиво и думая что может Адам вообще-то и неправ насчет того что надо сделать, как следует взять себя в руки, но наши истории уже рассказаны, наша любовь упрочилась, и что-то печальное прокралось в глаза нам обоим – вечер продолжался веселеньким ужином, мы впятером, девчонка с короткой стрижкой позже сказала что я был так прекрасен аж глазам больно (что впоследствии оказалось присловьем Восточного Побережья у нее и у Бадди Понда), «прекрасен» так меня изумило, невероятно, но должно быть произвело впечатление на Марду, которая вообще за ужином ревновала из-за девчонкиных знаков внимания ко мне и потом так и сказала – мое положение так воздушно, уверенно – и мы все поехали кататься в девчонкиной импортной машине с откидным верхом, по теперь уже пустеющим улицам Фриско не серым а открывающим мягко жарко красные в небе между домов Марду и я откинулись назад на открытом заднем сиденье врубаясь в них, мягкие оттенки, обсуждая их, держась за руки – те впереди как веселая молодая международная парижская тусовка едущая через город, девчонка с короткими волосами внушительно рулила, Адам показывал пальцем – ехали навестить какого-то парня с Русского холма собиравшего вещи на нью-йоркский поезд и судно во Францию где по нескольку пив, светская болтовня, позже толпой пешком вместе с Бадди Пондом к какому-то литератору другу Адама Эйлуорду Какому-то известному своими диалогами в «Текущем обзоре», владельцу великолепнейшей библиотеки, потом за угол к (как я сказал Эйлуорду) величайшему остроумцу Америки Чарлзу Бернарду, у которого был джин, и к старому седому гомику, и к остальным, и на всяческие подобные вечеринки, закончив поздно ночью когда я сделал первую глупую ошибку в своей жизни и любви с Марду, отказавшись идти домой со всеми остальными в 3 часа ночи, настаивая, хоть и по приглашению Чарли, остаться до рассвета смотреть его порнографические (гомо мужские сексуальные) картинки и слушать пластинки Марлен Дитрих, с Эйлуордом – остальные уходили, Марду устала и слишком много выпила кротко глядя на меня и не протестуя и видя какой я, на самом деле пьянь, всегда допоздна, всегда за чужой счет, громогласный, дурной – но любила теперь меня потому и не жаловалась и шлепала по всей кухне своими босыми смуглыми ножками в сандалиях за мною пока мы смешивали напитки и даже когда Бернард заявляет что она украла одну порнографическую открытку (поскольку Марду в ванной а он говорит мне доверительно: «Дорогой мой, я видел как она сунула ее в карман, набедренный в смысле нагрудный») поэтому когда выйдя из ванной она что-то такое ощущает, вокруг нее педаки, странный пьяница с которым она тут, она не жалуется – первое из столь