– Зоя, они ничего не заподозрят, ведь твое лицо уже примелькалось, а на записях тебя нет?

– Видишь ли, дорогая, они не подозревают о моем существовании. Каждый, кто встречается со мною взглядом, видит тот образ, который я им внушаю. Для них меня нет.

Лифт просигналил о прибытии на последний этаж. Девушка вышла и сразу направилась к двери квартиры. Я немного помедлила. Робкой поступью подошла к ней.

– Какой у нас план? – спросила я.

Зоя припала ухом к двери. Из гостиной слышался звонкий голос бабули. Она в своей излюбленной манере, порицающей все и вся, общалась по телефону. Зоя расслышала, как в дальней душевой шумит вода, и кто-то там моется. Других людей в квартире не было. Девушка бесшумно отворила дверь.

– У тебя минута. Постарайся не шуметь. Пользуйся рефлексами.

Она толкнула меня вовнутрь и так же бесшумно прикрыла за мной дверь. Перед глазами царил мрак, который быстро рассеялся, обнажив привычные очертания холла. В конце коридора тусклым пятном светилась гостиная, из которой доносилось хриплое «угу». Зоя оказалась права, бабуля болтала по телефону. Я осторожно прокралась мимо. Мариэтта Павловна, по-царски развалившись на диване, обсуждала «глупую дурёху» – меня – и не скупилась на циничные оскорбления. Я и подумать не могла, что у меня так обострились зрение и слух! Еще секунду, и я оказалась в своей спальне. Дверь была раскрыта. Комната оставалась такой, какой я ее помню. Я достала книгу в бархатном переплете из ящика стола, ту самую, которая смогла бы меня спасти от глупой смерти, если б я все-таки прочла ее. Нащупала и конверты, которые лежали под книгой. Удивительно, что бабуля не добралась до моего тайника! Я вложила конверты между страниц и сунула книгу за спину в брюки.

Еще раз оглядевшись, я мысленно простилась и с комнатой, и с родственниками, и с прошлым. Мне уже никогда сюда не вернуться. Я бесшумно прошлась по комнатам, окунувшись в воспоминания. На душе стало дурно, тоскливо и горько. Мне не хотелось покидать дом, но и оставаться я не могла. Я для всех мертва. Да и для самой себя я мертва. Некромантичное существо, как при жизни, так и после смерти.

Только сейчас я заметила, что все зеркала и витрины буфета завешены простынями. Зачем я приоткрыло одно из зеркал, ведь все равно не отражаюсь? Свою внешность буду помнить лишь по фотографиям. Я хотела было взять фото, но на стенах среди прочих портретов моего не оказалось. Не мудрено запечатлеть тающую на глазах «нежить» – не лучшая идея.

Вдруг дверь душевой медленно отворилась. Из комнаты подался густой пар. Я затаилась, чтобы не обнаружить себя. Отец тяжело вздыхал. Я не удержалась от соблазна заглянуть вовнутрь. Папа сидел на полу, склонив голову на колени. По спине стекали капли воды, изрядно намочившие трико. Он накрылся руками и тихо плакал. Сквозь редкие всхлипы он едва шевелил губами, чтобы никто не услышал его причитаний. Я же слышала все отчетливо. Он звал меня, умолял вернуться домой. Рядом на полу лежала моя фотография годовой давности. С фото на меня смотрела щупленькая темноволосая девчонка и нелепо улыбалась. Короткая челка топорщилась и неровной грядой нависла надо лбом. Я помню день, когда был сделан этот снимок. Отец тайком от бабушки подарил мне фотоаппарат и неожиданно щелкнул меня, застав врасплох.

Я не могла больше выносить его мучений. На запотевшем зеркале, которое было единственным не прикрытым, я написала: «Папа я тебя люблю. Прости меня!». Зеркало вмиг покрылось узором инея.

– Что за черт? – в недоумении произнес отец. Он поднялся на ноги и сквозь пелену слез попытался разглядеть непонятное явление. Пока он протирал глаза, я взяла фото и молнией выскочила из душевой. Я торопилась к выходу. В холле перед зеркалом крутилась Мариэтта Павловна, примеряя траурные ленты и платки, грудой сваленные на банкетке. Бабуля утешалась, как могла! Из глубины квартиры послышались ленивые шаги отца. Мне нужно как можно скорее выбираться. Я ничего иного в этот момент не придумала, как прошмыгнуть за спиной у бабушки. Она заметила проскользнувший силуэт в отражении зеркала и невольно обернулась. Мы встретились взглядами на мгновение. Она замерла, точно каменная. Я бесшумно вышла, а Зоя бесшумно замкнула дверь.

Мы торопились со всех ног убраться подальше.

Триста девяносто шесть ступеней – и пару вздохов спустя мы оказались на парковочной площадке, куда выводил запасный выход. По всему периметру парковки тоже были установлены камеры. Зоя лавировала между машинами, уворачиваясь от «всевидящих» устройств. Она не отпускала моей руки ни на секунду. Ее хватка была столь сильна, что мы двигались как единое целое. Оказавшись на улице, я, наконец, перестала трепетать, что могу быть обнаружена и узнана. Мы поспешили обратно в клуб.

Сумерки сгущались. Но город явно это не замечал. Народу поубавилось, но проспект все же безлюдным не назовешь. Вечерняя Москва завораживает своей статью и жизнью. Здесь время не делится на день или ночь, на вчера или завтра; есть лишь сейчас. Только в таком городе с его безумным ритмом и многообразием жителей могли затеряться и безмятежно существовать создания, подобные нам.

Теперь я ощущала чувство истинного удовлетворения. Достаточно вспомнить лицо бабули, которая приняла меня за привидение, и обомлела, и отца, который все-таки любил меня и оплакивал мою смерть.

– Ты совершила недопустимые вещи, – ругалась Зоя, – которые могли выдать не только наше присутствие, но и само наше существование.

– Я не нашла другого выхода, – оправдывалась я.

– Зачем ты оставила послание на зеркале? Твои письмена останутся еще очень надолго. Каждый раз, когда зеркало будет запотевать, надпись снова и снова будет проявляться.

– Это вовсе не проблема. Тамара ежедневно чистит зеркала.

– Тамара больше не работает в вашем доме.

– Почему?

Зоя многозначительно посмотрела на меня. Ей казалось, я и сама должна была понять, почему.

– После твой смерти Мариэтта Павловна сменила весь персонал. Боялась, что «прислуга» начнет шептаться за ее спиной и, чего доброго, сделают ее виновной в твоей смерти.

– А может это послание с того света, – злобно пошутила я, но Зоя даже не улыбнулась.

– Будем надеяться, что Мариэтта Павловна настолько помешана на сверхъестественном, что примет твою выходку, как знак свыше! – согласилась она на полном серьезе.

– Раньше она в церковь ходила, как в музей, лишь бы отметиться. А теперь там поселится, – съязвила я.

Шутка удалась. Зоя наконец-то сменила гнев на милость и расхохоталась. По-моему, бабушке такая «шоковая терапия» пойдет только на пользу!

Сколько помню себя, столько помню и воскресную «набожность» Мариэтты Павловны. Будние дни были заполнены светскими заботами: походы по магазинам, посещение выставок, музеев, ресторанов; встречи с подругами; и, конечно же, ежевечернее порицание непутевой внучки. И только воскресенье был единственным более или менее спокойным днем недели, когда у персонала был выходной, а бабуля с самого утра уезжала в церковь и приезжала к вечеру счастливой и богобоязненной христианкой. А после часами висела на телефоне с проповедями, обсуждая с подругами, что такое «хорошо» и что такое «плохо».