– Рената, – тихо произнесла Зоя, – то, что ты видела и слышала там, в подворотне, должно остаться в тайне. Мы, гомотоги, имеем множество контактов с людьми. Но тот парень и его принадлежность к некому обществу – самая великая угроза для нашего существования. Он – ищейка и охотник. И я больше человек, чем упырь, поэтому я с ними. Видишь ли, за сотню лет я так и не смирилась со своей участью. Они дали мне надежду на прощение и упокоение.

Девушка говорила как виноватая мать, которая должна объяснить ребенку простым языком очень сложные вещи, и ребенок непременно должен понять всю серьезность разговора. Я до конца не понимала, кто такие гомотоги, и, оказывается, совсем не знала Зою. Да и по своим собственным ощущениям и восприятиям не могла полностью понять, кем стала я сама. Конечно, в голову лезли сомнительные представления о вампирах, упырях, зомби. Но все эти определения не давали полной картины для понимания. Зоя открылась мне. И теперь, по крайней мере, у меня появилась цель.

Я родилась в семье обрусевших немцев в 1911 году. Отец открыл школу в селе Масловка, Борисовского уезда, под Минском. Родители имели дворянское воспитание и образование. В тогдашней России приветствовалось обучение селян. Отец обучал всех односельчан, не только детей, грамоте и счету. Мама преподавала ботанику и историю, а также учила музыке. Нас в семье было тринадцать детей. С нами также жили и другие близкие родственники. Тети, дяди, их дети. У нас был большой дом, земельные наделы и много скота. По тем временам мы считались зажиточными.

У меня был жених из местных. Мы любили друг друга, а когда решили жить вместе, родители нас благословили сразу же. Я была на год моложе, чем ты сейчас, точнее была при жизни. Его звали Тарасом. Он обучал столярскому и плотницкому делу ребят, которые ходили в нашу школу. Потом, спустя девять лет, нам бог послал сына. Назвали малыша Андреем. Все было хорошо. Жизнь тихая, размеренная. Люди к нам относились сердечно. Хотя и злыдней хватало.

Потом война пришла.

Всех нас первыми приговорили к казни. Палачи называли нас предателями, мол, променяли Пруссию на Советы. Да только слышалась славянская речь с польским шипением.

Родителей и других родных расстреляли во дворе дома. Мы смогли спрятать детей малых и Андрюшку моего в деревне у односельчан. Меня и еще трех сестер заперли в школе. Из школы сделали казармы, а дом – стал штабом командиров.

Три недели нас с сестрами мучили и насиловали. Сестры умерли от голода и изнеможения. Изуверы выбросили их тела в канаву и присыпали землей, чтобы смердели. Я держалась до последнего, в надежде сбежать и разыскать сына.

Вскоре захватчики получили приказ уходить. Я схоронилась в кладовке среди школьных плакатов и старого тряпья. В суматохе они не стали меня разыскивать. А когда голоса стихли, я выбралась из кладовки. Пахло гарью, дышать было невозможно. Клубы едкого дыма выжигали глаза. Я смочила тряпку водой из банки, в которой мама выращивала водоросли в качестве наглядного пособия. Обернула ею голову, оставив прорезь для глаз, и стала выбираться из здания. Двери и окна были заколочены. Крыша уже полыхала. Вскоре пламя охватило все вокруг. От жара плавилась одежда. К счастью, под полом столовой был лаз, который вел в подвал с припасами. Я спустилась. Полки были пустыми – ни овощей, ни солений – ничего не было. Над подвалом была пристройка, в котором мы хранили разный скарб и инвентарь. На мое счастье он прогорел полностью, но обломки завалили выход. Не знаю сама, откуда нашла в себе силы, но я смогла отворить люк и протиснуться наружу. Кровоточащие раны и глубокие ожоги покрывали все тело. Меня исцеляла и придавала сил лишь мысль об Андрейке.

На улице уже темнело. Зарево и треск от пылающей деревни разносились по округе. Голосов слышно не было. В воздухе пахло горелой плотью. Везде лежали тела жестоко убитых людей. Я буквально шла по трупам. Я остановилась у пепелища дома, в котором оставила Андрейку. Перед домом грудой были навалены тела. В одном из них я узнала сынишку. Избитый, с простреленной раной на затылке, он лежал среди прочих детских трупиков. Я взревела, что оставалось сил. И на последнем издыхании решила свести счеты с жизнью. Зачем теперь мне жить? Я разгребала завалы голыми руками в поисках чего-либо острого, чтобы сразу и наверняка покончить с кошмаром. Я провалилась под пол. Там-то и нащупала осколки стекол. Я полосовала руки и шею, пока не потеряла сознание.

Очнулась я глубокой ночью, от тошнотворной боли. Мое тело пульсировало и горело. Внутри меня полыхала энергия, которая рвалась на волю при мысли о несостоявшемся самоубийстве. С каждым движением я становилась все сильнее. Я выпорхнула наружу, разметав на десятки метров обгоревшие бревна. Боль утраты оказалась непомерной, когда я вновь очутилась у мертвого тельца сына. На смену скорби пришли ярость и гнев. Я давила в себе горечь потери, а ненависть нарастала все стремительнее.

Я бежала прочь из деревни, стараясь настичь своих обидчиков. Найти их особого труда мне не составило. Они осели в соседней деревне и сеяли насилие и смерть на новом месте. Я была одна против полусотни вооруженных до зубов партизан. Они стреляли в меня, но пули мне были нипочем. Я рвала на куски каждого, кто вставал на моем пути. Моей целью были не только те, кто убивал моих близких, но и те, кто отдал этот беспринципный приказ. Своих изуверов и насильников я нашла не сразу. Когда же нашла, я не дала им ни единого шанса уйти живыми. Я вырвала им половые члены, и оставила их беспомощно корчиться от боли и мучительно умирать. Они истекали кровью, а я наслаждалась зрелищем. Вот только горечь потери местью не восполнить. Получив немного удовлетворения, я ворвалась в штаб и обнаружила еще нескольких командиров, собравшихся бежать. В ту ночь никто не ушел. Я безжалостно оторвала им головы и вдоволь насытилась фонтанирующей кровью.

Кровавая расправа не заняла и часа. Я обнаружила мешки с украденным продовольствием. Собрала, что смогла удержать в руках, и бросилась прочь. Я бежала долго, пока небо не окрасилось в рассветные тона. Я заметила покосившийся дом, стоявший на холме особнячком. Мешки с продовольствием я оставила у ворот и кликнула хозяев. Мне никто не ответил. Я хотела войти за ворота, но невидимая сила отбросила меня обратно.

Очнулась я в погребе, прикованная к стене цепями. Стены, пол и потолок были вымощены камнем. По углам от сырости нарастал мох. В этот каменный панцирь вела узкая ступенчатая тропка. Оттуда доносилось приближающееся легкое шарканье и тусклый отблеск свечи. Я почуяла запах человеческой плоти, но быстро уняла инстинкты, потому что разум протестовал против насилия. Я и так совершила немало зверства, но становиться еще большим чудовищем не хотела.

Легкой поступью, шурша лаптями, спустился щуплый пожилой мужичок с длинной бородкой. Он представился братом Тимофеем и пролил свет на природу моего происхождения. Оттого-то и посадил на цепь. Он хотел узнать, почему я принесла еды. Я рассказала ему все, как было. Старик не стал меня уничтожать. Я ему была нужна.

Их община состояла из староверов – религатов. Они жили уединенно на отшибе, но от селян не сторонились. Охотились, рыбачили и ходили на промысел в деревню. Но каждый в деревне знал, чем на самом деле промышляли религаты – охотой на всякого рода нечисть.