иконы источала слезы радости, а сидевшая рядом Варинька бурчала что-то себе под нос по-русски. Уж она-то никогда не задумывалась, удобно ли вере, надежде или любви пройти через игольное ушко, пусть даже и Богово.

После венчания мать моя летать прекратила и, опьяненная любовью, переехала жить к папе на остров в шведских шхерах. Теперь ей уже больше не доводилось засыпать в кресле между беспошлинными товарами и буфетной, нет, теперь она дремала под звуки топора в зеленых, точная пивная бутылка, сосняках и птичьего воркования в голубятне под бесконечным небом, с которого молодая луна обливала скалы серебряным светом.

Два года Ева и ее возлюбленный прожили в раю. Tout seuls[17]. За это время на острове выросли красивейшие дома. Красные, точно земля, они светились на фоне черных скал. И все это благодаря папе.

А потом родилась Филиппа, с молоткообразными пальцами ног и лицом, обращенным в сторону, противоположную той, где сходятся звезды. Филиппа. Родившаяся на два месяца раньше срока, с кривой спиной, дырявыми легкими – и прогнозом врачей, что протянет она от силы пару лет. Так как старшая сестра моя была сделана из пергамента и жила словно бы в долг, родителям моим пришлось покинуть сады Эдема, перебраться в Данию и обосноваться в доме детства моей матери на Амагере.

Для нее время как будто бы тронулось вспять. Будучи дочерью распиленной дамы, Ева постоянно ходила по тонкому льду. Вот только теперь дед не мог оборонить ее, он умер за год до этого.

Да и папе пришлось многое принести в жертву. Он наверняка тосковал по своему скалистому острову. Но здесь, в доме на Палермской, было всего лишь сто шагов до муниципальной больницы в Сундбю, и это обстоятельство сыграло важную роль, когда у трехлетней Филиппы снова началось жуткое воспаление легких и ее пришлось подключить к аппарату искусственной вентиляции легких. Лекарства и лечение у докторов-специалистов стоили гораздо больше, чем папа мог бы заработать на острове. И когда мать моя не совсем ожидаемо забеременела мною и Ольгой, Варинька смилостивилась над ними.

Родители с Филиппой обосновались на втором этаже, а Варинька осталась жить на первом. Матильда же со своим потомством нашла приют в выстроенной отцом голубятне в самой дальней части сада, возле плакучей ивы.

Вскоре отец устроился на работу плотником в фирму «Вернер Хансен & Сын». Сыну было всего лишь четыре года, так что Хансену потребовался взрослый и надежный сотрудник. На Амагере началось многоэтажное строительство, да и владельцы садовых участков расширяли свои владения. Занятие сельским хозяйством стало выходить из моды в тех краях. Вернеру Хансену понравился этот швед, сильный, спокойный и не пропустивший ни одного рабочего дня по болезни.

В свободное время отец работал инструктором в армейской службе почтовых голубей, хотя та и располагалась далеко – в районе Сванемёллен. На их плакатах красовался призыв: «Не стреляй в почтовых голубей – они служат в датской армии». Если на Данию когда-нибудь снова захотят напасть, папа встретит оккупантов во всеоружии. Он будет готов защищать Еву и Филиппу всеми силами, драться за них руками и ногами.

Сестры

В ту зиму мы с Ольгой появились на свет. В саму новогоднюю ночь. Мать моя стояла в саду и напевала Chica Chika Boom Chik, держа одной рукой Филиппу, а другой – бокал шампанского. Они хлопали в ладоши всякий раз, когда папа запускал в небо новый фейерверк, и тут у нее стали отходить воды.

Отец бежал весь путь до больницы в Сундбю со своей любимой на руках, а Филиппа семенила за ним. Мать криком кричала, тужилась и тужилась, но ничего не получалось. Не хотели мы выходить из нее. В какой-то момент Ольга, наверное, настояла, чтобы я была первой. Все девять месяцев мы только и делали, что толкались и лягались друг с другом. Ольга, словно это было само собой разумеющимся, заняла главенствующее место в животе матери, хотя на самом деле я была покрупнее.

«Что за чертовщина там происходит? – наверное, думала я. – Хлопотное это дело – рождаться. Когда тебя вынуждают появиться на свет, чтобы поучаствовать в жизненной лотерее. И начать бороться за место под солнцем еще до своего рождения?»

А в это время моя сестричка-двойняшка лупила ножками в мамину брюшину в ритме мамбо.

Мы с Ольгой ровно что день и ночь. И поэтому так крепки связывающие нас узы. Когда крики нашей матери немножко затихли и темнота пала на наше странное море, я нашла руки моей сестры-нимфы, и она без всяких оговорок приняла меня в свои объятия. И вскоре мы вместе заснули, и нам снились сны, оставлявшие после себя в памяти лишь серебряные нити.

Когда новогодние часы пробили двенадцать, в моей голове родилось решение хорошенько потрудиться и выпустить нас на волю. Впоследствии мать моя часто повторяла, как тяжело ей было чисто физически рожать меня. «Ты была слишком большая», – говорила она. И только многим позже я призадумалась: а может, это у нее был слишком узкий таз? Она, по всей вероятности, и не подозревала, какая в матке жуткая нехватка места. Так или иначе, но я проложила дорогу Ольге, которая родилась десятью минутами позже, причем сперва на свет появилась ее нежная попка, будто она решила выскользнуть в этот мир задом наперед, с ослепительно светлыми волосиками на голове, и с ходу взяла высочайшее «до», так что повивальной бабке и Филиппе пришлось зажать уши.

Ольга родилась на полной громкости, и уменьшить силу этих звуков оказалось невозможным.

От ее голоса могло разбиться стекло, а позднее у нее даже сосуды в глазах полопались.

– А я вас уже видела во сне, – улыбалась моя мать. – Две девчушки пришли, держась за руки под дождем огоньков новогодних фейерверков… одна – стройненькая, а другая – толстенькая.

При крещении меня назвали Эстер, официально – в память о Варинькиной матери, еврейке, но на самом деле скорее в честь любимой певицы уже моей собственной матери. Эстер Филлипс, более известная как Малышка Эстер, исполнительница шлягера Am I That Easy Forget?[18]

К сожалению, нет во мне ничего от малышки и того, что невозможно забыть. И так как любому ежику было ясно, что я далеко не самый красивый ребенок на свете, родителям пришлось добавить еще и второе имя – Грейс. В надежде, что когда-нибудь меня хоть в чем-то можно будет поставить рядом с Ольгой.

– Да, как Грейс Келли, – сказала моя мать, которая,