— Воробей, ты выбрал не очень удачное вре­мя для приколов.

— Какие приколы, Мухина?! — возмутился Володька. — Неужели ты думаешь, что я буду прикалываться в день смерти Гафчика?!

— Ну а что это, по-твоему? — помахала я «Гафчикиным завещанием».

— Да я и сам вначале не врубился. А потом вспомнил, что в последнее время по утрам рядом с книжным шкафом всегда какая-нибудь книжка на полу валялась. Видно, Гафч снимать-то книги с полки наловчился, а вот ставить их обратно у него не получалось. И комп по утрам иногда был включен.

— Ты хочешь сказать, что Гафчик по ночам читал книги и учился печатать на компе?

— Сама же видишь, — кивнул Воробей на «завещание».

— Ну-у, не зна-а-ю… — протянула я с сомне­нием.

— А чего тут знать-то?! Гафч был гениальный пес! Он все понимал, только сказать ничего не мог.

Это-то да! Гафчуля был прямо как человек в собачьей шкуре. Но я все же продолжала сомне­ваться:

— А зачем он завещание написал? Не мог же он знать, что умрет!

— Все старики завещания пишут.

— А Гафка-то тут при чем?

— Здрасте. Ему же четырнадцать лет было. По собачьим меркам это все равно, что восемьдесят по человечьим.

— Гафчику — восемьдесят лет?! — опешила я. Такому маленькому, пушистенькому, игривому Гафчуньке было восемьдесят?..

— Ну да, — кивал Володька. — Он просто вы­глядел молодо. Есть же такая поговорка: «Ма­ленькая собачка до старости щенок».

— Ну-у, не зна-а-а-ю, — снова протянула я, и вправду не зная, верить Воробью или не верить. Вообще-то всякое в жизни бывает. Я вон недав­но прочла в какой-то газетке, что ученые скре­стили овцу, курицу и корову — и получилась «коровцекура», которая дает молоко, несет кури­ные яйца, да еще и шерсть с нее стричь можно.

Короче, я решила не заморачиваться, а дочи­тать Гафчикино завещание до конца.

Концовка была в стиле девятнадцатого века. Похоже, Гафч позаимствовал ее у Диккенса (у Володькиных родичей этого Диккенса было хоть зачитайся — аж тридцать томов):

…Прошу благосклонно принять уверение в моем особом уважении, глубочайшем почтении и стра­стной любви, с которыми я имею честь быть ва­шим всегда преданным Гафчиком! Тысячу жареных кальмаров мне в глотку!..

— А это еще что такое? — ткнула я пальцем в последнюю — явно из другой «оперы» — фразу.

— Это он, наверное, от твоего дедушки капи­тана Кэпа, услышал, — предположил Воробей. —

Сказать-то Гафч ничего не мог, вот, видимо, и решил написать, чтоб хоть так почувствовать се­бя морским волком.

— Офигеть, — сказала я. А чего тут еще скажешь?..

— Ну что, пошли? — спросил Володька.

— Куда?

— Выполнять последнюю волю Гафча.

В общем, мы натянули на нашего четвероного друга тельняшку моего дедушки — капитана Кэ­па — и положили его в рюкзак. Туда же для груза (чтоб быстрее пошел ко дну) сунули собрание сочинений Толстого (именно книги Льва Толсто­го чаще всего находил Воробей на полу рядом с книжным шкафом).

И пошли к Москве-реке.

Настроение у нас было похоронное, что не­удивительно — ведь мы шли хоронить нашего милого Гафку. Кто бы мог подумать, что в со­бачьем тельце Гафчика жила душа моряка… Гаф­чик, Гафчик, бедный мой Гафчик, раскаивалась я на ходу запоздалым раскаянием, бывало я на тебя покрикивала, когда ты — любопытный пес — лез своим холодным носом не в свое дело. «Не твое собачье дело!» — кричала я. А ты, не­смотря на это, продолжал нежно любить меня и завещал мне самое дорогое, что есть у собаки, — свою собачью миску… «Ох-хо-хонюшки…» — мысленно вздыхала я. О чем же ты думал, бед­ный Гафч, в последние секунды своей собачьей жизни, что творилось в твоем собачьем сердечке, когда ты понял, что умираешь? Кто знает… Кто знает… Надо же, такой облом. Пришел, называ­ется, тортиком полакомиться, а смерть — цап-царап!.. И ведь таких обломов в жизни полным-полно, и не только у собак, но и у людей. Поеха­ли вы, к примеру, на юг, к морю, покупаться, да и утонули там. Или полетели на самолете, а са­молет взял да и разбился. А можно никуда не ехать и не лететь, а дома ложкой супа захлебуться или кусочком сыра подавиться. Смерть — она всегда рядом. Зазевался, а она тебя — хвать! и в гроб! да на кладбище!..

Тьфу ты, блин, опять я отвлеклась! Приношу шестьдесят килограммов извинений!..

Короче, мы с Володькой подошли к Крым­скому мосту — единственному висячему мосту на Москве-реке. Прошли на середину. Останови­лись. Помолчали.

Наступила минута прощания.

— Прощай, дорогой Гафка, — еле сдерживала я слезы, — ты умер, но память о тебе навсегда останется в наших сердцах.

— Гафчик не умер, — сурово поправил меня Воробей. — Как говорит капитан Кэп: «Моряки не умирают. Они просто уходят в море и не воз­вращаются».

С этими словами Володька бросил рюкзак в водную пучину. И наш милый, наш единственный, наш неповторимый Гафчуленька ушел на дно, чтобы уже больше НИКОГДА не вернуться.

По щекам моим текли слезы, которые я уже не могла сдерживать. Да, ребята, Эмка Мухина, девчонка-кремень, девчонка-топик и дечонка-блузка, плакала навзрыд горючими слезами, как последняя первоклашка, получившая в своей жизни первую двойку. Но я не стеснялась своих слез. Женщину слезы украшают, как шрамы ук­рашают мужчину.

Итак, как я уже сказала, наш незабвенный Гафченька ушел на дно, в свое самое первое и самое последнее плавание.

Ну а мы с Воробьем пошли в кафе. Похоро­ны — это ведь тоже праздник, только праздник наоборот, со знаком минус. Поэтому мы и от­правились «праздновать» Гафчикины похороны. В первой же попавшейся кафешке я заказала се­бе сметану с блинами, а Воробей — пиццу с гри­бами. Ну и, конечно же, мы взяли коку с колой, чтоб помянуть нашего Гафку.

Каждый из нас вспомнил что-то хорошее о покойном псе:

— А помнишь, как он…

— А помнишь, как он…

Повспоминали, повздыхали, а затем верну­лись к своему прерванному Гафчикиными похо­ронами разговору. Вернее, Воробей вернулся.

Он сказал:

— Мухина, тебе надо лечь на дно.

Так как в голове у меня был один только Гафчик и никого, кроме Гафчика, то я в первую секунду подумала, что Володька предлагает мне от­правиться вслед за Гафчем на дно Москвы-реки. Но Воробей имел в виду совсем другое.

— Что делает кошка, если у нее под носом пробегает мышка? — задал он наводящий во­прос.

— Следом кидается.

— Правильно, Мухина. Так вот, тебе не надо бегать под носом у кошки, а нужно спрятаться в норке и затихариться, пока я буду расследовать дело об отравлении Гафчика.

— Слушай, Воробей, а может, не будем само­деятельностью заниматься? Давай обратимся в милицию.