Не могу сказать, что жду этого момента с нетерпением. На самом деле любовь не выносит публичности. Она похожа на эмбрионы близнецов, устроившихся в темноте, окруженных околоплодными водами, самодостаточных, нуждающихся лишь в защите от враждебного внешнего мира.

И все же сейчас я живу в музее. Квартира в старом Дорчоле завещана моим мужем городу. Как коренной житель Белграда, он большую часть имущества оставил ему. Хм… странная судьба у нашей любви: она жила в арендованной квартире около площади Ташмайдан и открывалась розовым ключом, а потом в доме-музее в Дорчоле, дверь в который запирается красным ключом. Как мне живется в месте, не принадлежащем нашей жизни и любви? К счастью, меня окружают вещи со своей историей, вызывающие приятные или горькие воспоминания, словно они запомнили и научились воспроизводить некогда сказанные слова. В этой реальности присутствует некоторая виртуальность.

— Не плачь, сердце мое! Я все улажу. Почему же ты плачешь? — «говорит» он.

— Я увидела письменный набор из Котора и вспомнила все счастливые и несчастливые моменты нашей жизни, — «отвечаю» я.

Этим набором из Котора капитан корабля пользовался, когда делал записи в судовом журнале, в его укромных уголках хранил печати и золотые монеты, мы с мужем написали об этом ящике каждый по книге. Милорад — «Ящик для письменных принадлежностей», а я — «Отделение для монет и колец». Приходящие в дом дети используют сундук для игр. Собирают и разбирают вновь. В ящике есть потайное отделение, открывающееся при нажатии в определенном месте сбоку; он имеет бессчетное количество укромных уголков, крышечек и может принимать разные формы. Однако снаружи выглядит как обычная прямоугольная коробка из лакированного розового дерева, отделанная латунью. Ничего особенного. Сегодня в любом магазине подарков можно найти более причудливые сундучки.

Недавно в квартиру в Дорчоле приходил один венгерский студент-докторант из Сегеда, писавший работу о творчестве Милорада Павича, и он едва не задохнулся от восторга, когда я показала ему ящик для письменных принадлежностей и все его особенности. Для него ящик был не реально существующим предметом, а названием романа, необходимой вещью для развития сюжета! Мои же чувства были совершенно иными. Внезапно я потеряла ощущение реальности, меня охватило головокружительное понимание глубокого смысла и бессмысленности одновременно.

Мне ящик напоминал о дождливом вечере в гостинице «Фьорд» в Бока-Которской бухте, о ссоре двух любящих людей, слезах и сладких поцелуях примирения. Для Роберта, докторанта, ящик был литературным героем и предметом с историей. От такого смешения личного и всемирно известного невольно закружится голова!

Впрочем, мне пора перейти к воспоминаниям о других вещах…

Есть мужские голоса, которые ласкают изнутри. Глубокие, звучные, с хрипотцой.

Я всегда определяла степень сексуальности мужчины по голосу и тому, как сидят на нем ботинки! Теперь, когда мой любимый физически уже не со мной, я все же соблюдаю один тайный ритуал. На нашем автоответчике сохранилось одно сообщение от мужа. Я включаю его, когда мне особенно грустно, и раз за разом прослушиваю «интимную» запись, на которой муж просит позвонить, как только я проснусь.

У меня нет недостатка в аудио- и видеозаписях, дисках с местными и зарубежными программами, в которых участвовал муж, но все это достояние широкой публики! А случайно оставленное сообщение на автоответчике принадлежит только мне! Я надеюсь, что этот электронный носитель не сломается, произнесенные слова не исчезнут и принадлежащая мне одной реликвия будет согревать душу многие годы.

Интересно, как долго может жить горе? Продлевают ли воспоминания о любви ее жизнь? Как мне идти дальше, если сейчас двойственность присуща моей личности больше, чем когда-либо? Раньше я была доброй, а для кого-то злой, женой Милорада Павича. Они либо поздравляли меня с тем, что я имела смелость войти в мир литературы самостоятельно, либо шептались за спиной, называя «пиявкой», присосавшейся к мужу. Теперь я вдова того же мужчины, но мне опять не удается быть просто Ясминой Михайлович. Я опять тактично стараюсь продемонстрировать свою состоятельность как писателя, несмотря на все изданные книги, и одновременно занимаюсь литературным наследием мужа, стараясь продлить его творческую жизнь после окончания физической.

Для метафорического выражения моего образа жизни, тянущегося уже два десятилетия, как нельзя лучше подходит клетка для птиц. Огромная, причудливая тунисская клетка, чем-то похожая на дворец. Арабы на протяжении веков трепетно относились к искусству рождения звуков — к журчанию воды в фонтане, щебету птички. Поэтому их клетки представляют собой шедевры творения. Однажды, отдыхая в Северной Африке, я захотела купить себе такую клетку. Привезти ее домой в качестве сувенира стоило немалых хлопот. Ее размер заставлял отправить ее грузовым самолетом. И все же, благодаря авантюрному духу и счастливому стечению обстоятельств, мы привезли ее домой. В ней живет чучело птицы, очень красивой, с настоящими перьями, но стеклянными, безжизненными глазами. Таким образом, у меня живет рыбка, которая не произносит ни звука, и мертвая птица. Вокруг меня всегда тишина.

Все годы нашего брака и литературного творчества мы прожили во взаимном искушении в разных смыслах. Я мечтала, чтобы муж написал роман, в котором я буду главной героиней, по праву желала получить этот ценный подарок. Единственные ограничения, которые я поставила автору, были связаны с домом, где должна жить моя героиня. Об этом вы можете узнать из книги «История любви в двух версиях», которую мы написали вместе. Но вернемся к клетке. Рассказ, который написал Павич по моей просьбе, называется «Тунисская белая клетка в форме пагоды». Меня шокировало не только название, но и содержание. «Наша» клетка совсем не белая; ее основание представляет собой тяжелую доску из дерева оливы цвета темного средиземноморского меда. Толстые прутья металлические, сероватые. Она совсем не кажется воздушной, легкой и тонкой. Таким получился и рассказ. Красивым, но тяжелым.