собирай ополчение по всей Новгородской земле, веди свои полки, бей, княже, мы с тобой!

Наконец-то! Долго запрягали.

Летопись повествует: «Иде князь Ярослав с новгородцы и со всею областью и с полкы своими на немцы под Гюргев; и ста князь, не дошед града, с полкы, и пусти люди своя в зажитие воеватъ; немцы же из града высунушася, а инии из Медвеже головы на сторожи, и бишася с ними и до полку [дошли]. И поможе Бог князю Ярославу с новгородцы, и биша я и до рекы, и ту паде лучших немец неколико; и яко быша на речке на Омовжи немцы, и ту обломишася [на льду], истопе их много, а инии язвенив бегоша в Гюргев, а друзии в Медвежью голову; и много попустошиша земле их и обилие потратиша… И поклонишася немцы князю, Ярослав же взя с ними мир на всей правде своей; и возвратишася новгородцы здравивси, а низовец[31] неколикопаде»[32].

Таким образом, Ярослав, подвергая ограблению земли, принадлежавшие немцам (это и есть война «в зажитие»), вызывал их на контрдействие. Юрьев-Гюргев считался весьма укрепленной позицией, штурмовать его — большой риск. Но если немцы, затворившись в стенах, ничего не предпримут в ответ на действия Руси, местное население почувствует их слабость и может восстать. Таким образом, князь вынуждал рыцарей «показать силу». Те ударили с двух сторон: один отряд прибыл из Оденпе (Медвежья голова), а второй пошел на вылазку из самого осажденного Юрьева. Русские, выглядевшие как беспечные грабители, оказались готовы к бою и обрушились на врага всей силой. Оба немецких отряда были разгромлены, понесли страшные потери, бежали.

Основной результат победы — даже не столько мир «на всей правде» князя Ярослава Всеволодовича (а значит, немцам придется очистить Тесов), сколько урок, полученный рыцарством. «Натиск на восток» резко затормозился. Русь на несколько лет избавила себя от немецкой агрессии. И еще один итог, который окажется ясен лишь в далекой перспективе: княжич Александр мог получить от отца науку — вот так бить литву, а вот так немцев… учись, сынок. Потом пригодится.

Быть может, сын и отец, небыстро передвигаясь на конях, вели тогда, у реки Омовжи, неподалеку от стен юрьевских, примерно такой разговор:

— Сынок, они смотрят на нас со стен, яко орёл на утицу. Смечают, сколько нас. Видят токмо тех, кого я им видеть позволяю.

— Ведаю, отец.

— Ведаешь, сыне. Да не всё. Один Бог волен решать, кому отдана победа, а кто ее лишен. Поэтому езди неспешно, мерзни, выгляди беспечным, словно бы на охоту собрался, а сам молись.

Позади ехали два сокольника с хищными птицами наизготовку, только колпачки с голов птичьих не сняты.

Морозец стоял серебряный. Снег, по недавней оттепели размякший, схватило настом. Кольчуги и плащи заиндевели. Бороды и усы обметало белою паутиной. Отец смотрел на Александра с нежностью. Как бы щек отрок не обморозил…

Дать ему руку сей день опробовать? Опасно. Немец — враг искусный. Подставлять ему наследника — дело нестаточное… Но ведь обидится. И прав будет в обиде своей. Сыну без малого тринадцать, самое время твердеть в воинской науке. Сам-то Ярослав в тринадцать на половцев ходил и рубился, бывало, в общей гуще. Никто не спрашивал: сколько лет тебе, княжич? Вот только он у отца был не старшим сыном, не наследником, не надеждой и опорой, а так… вроде костяной лодии из игры в шахи.

Так позволить или не позволить?

— Что? Молиться? — переспрашивает княжич.

Не разберешь, что у него в голосе: насмешка или удивление?

— Просто повторяй безмолвно: «Господи, помилуй мя!»

Сын взглянул на отца испытывающее: не шутка ли? Нет, инако отец смотрел бы, восхотев шутить.

Княжич перекрестился.

Всё. Началось. С башни пустили черный дым — как видно, знак тем бойцам конным, кои днем ранее прискакали из Медвежьей головы и спрятались за холмами, в голом по зимней поре осиннике.

Растворяются ворота крепостные. Из Гюргева спешно выезжают окольчуженные всадники с копьями.

— Послушайте-ка меня, вои! — голосом, яко труба иерихонская, взывает Ярослав Всеволодович. — Выходите из шатров и садитесь на коней! Берите оружие! Пришел час пить смертную чашу, и не бойтесь, ибо сам Господь с нами, и родичи мои, святые братья Борис и Глеб!

Рядом с Ярославом меченоша разворачивает стяг княжеский с Борисом и Глебом. Поодаль встает стяг с Богородицей — суздальский. Взметывается по ветру стяг третий — со Христом-Вседержителем на престоле, новгородский.

Князь наддает в голосе, и звучит яко истинный гром:

— Сказал царь Давид Псалмопевец: «Оружие извлекают грешники, натягивают лук свой, чтобы пронзить нищего и убогого, заклать правых сердцем. Оружие их пронзит сердца их, и луки их сокрушатся. Лучше праведнику малое, нежели многие богатства грешным. Ибо сила грешных сокрушится, праведных же укрепляет Господь. Как грешники погибнут, праведных же милует и одаривает. Ибо благословляющие Его наследуют землю, клянущие же Его истребятся».

И вот уже русский лагерь, доселе выглядевший беспечным сборищем уставших от осады ратников, загудел растревоженным ульем. Конники быстро вставали в воинском порядке. Поехали, понеслись отряды встречать немцев.

Ударили копья в щиты! Ударили клинки по шеломам! Ударили стрелы в живую плоть!

Пали первые мертвецы.

— Говорил нам царь Давид Праведник, — грохотал, перекрывая звуки сражения, Ярослав Всеволодович: — «Господом стопы человека направляются. Когда он упадет, то не разобьется, ибо Господь поддерживает руку его. Молод был и состарился, и не видел праведника покинутым, ни потомков его просящих хлеба!»

Пылала сеча. Княжич вопрошающе взглянул на отца: позволь! позволь! Но тот покачал головой с отрицанием.

Рано. Не сейчас.

Ровно идет бой. Немцы сильны, но и Русь крепка. Падают убитые с коней, стонут под копытами раненые.

Заалели снега кровью.

И вдруг над рекой, над полями, над всхолмиями вострубил рог неистово!

— Славен Господь! — крикнул княжич.

И отец кивнул ему. Это отрядам, вызванным из зажитья и поставленным по низинкам, по овражкам, вдалеке от вражеских глаз, подан знак: бей! Немцы из Медвежьей головы, напавшие на сторожевую заставу, получат удар в бок и в спину, если кто и уйдет из них, то малое число. А эти… вешавшие когда-то русских после взятия Гюргева… эти, если он всё правильно рассчитал, под ударами дружинников вспятятся на реку, а там уйдут под лед.

— Давай, сынок! Поставь руку на немецких головах!

Александр улыбнулся ему с благодарностью, вынул меч из ножен и послал коня вскачь. Полетел, полетел… Его хорошо учили. Ярослав не раз проверял. Его сына учили лучше всех, лучше, чем его самого когда-то!

Отец на мгновение задержался. Закрыл глаза. Добавил недостающие слова царя Давида: «Всякий день милостыню творит праведник и взаймы дает, и племя его благословенно будет. Уклонись от