Из всего богатства пушкинской мысли в последние 15–20 лет используется только одно высказывание: «Не приведи Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Говорил ли Пушкин такие слова?

Если обратиться к солидным изданиям «Капитанской дочки», снабженным серьезными комментариями, то можно кое-что прояснить. Сам Пушкин этого не говорил! Приведенная сентенция принадлежит персонажу «Капитанской дочки» Гриневу, не обремененному излишним интеллектом. Эта фраза в принципе вырвана из контекста, в котором она приобретает несколько другой и более интересный смысл (см. текст «Пропущенной главы»).

В течение длительного времени в этой фразе прогрессивные исследователи видели агрессивно-реакционный смысл, который на протяжении свыше ста лет вкладывали в нее, несмотря на всю полярность своих общественно-политических взглядов, пушкиноведы консервативно-дворянского и буржуазно-народнического лагеря.

Разумеется, Гринев нигде и никогда не являлся рупором общественно-политических взглядов Пушкина, но вложенное в уста этого персонажа признание жестокостей и бесперспективности крестьянских восстаний было близко не только автору «Капитанской дочки», но и Радищеву, и декабристам, и даже Белинскому. Более того, в 1847 г., подытоживая в работе «Коммунисты и Карл Гейнцен» (статья первая) шестисотлетний опыт крестьянских революций, Ф. Энгельс безоговорочно утверждал, что «в своих самостоятельных демократических движениях сельское население (Уот Тайлер, Джек Кэд, Жакерия, Крестьянская война), во-первых, всякий раз держалось реакционно, а во-вторых, всякий раз подавлялось».[27]Не отрицая наличия «революционных элементов в крестьянстве», В. И. Ленин в 1899 г., т. е. через шестьдесят с лишним лет после выхода в свет «Капитанской дочки», предостерегал в «Проекте программы нашей партии» против «преувеличения силы этих элементов»: «Мы нисколько не преувеличиваем силы этих элементов, не забываем политической неразвитости и темноты крестьян, нисколько не стираем разницы между „русским бунтом, бессмысленным и беспощадным“, и революционной борьбой, нисколько не забываем того, какая масса средств у правительства политически надувать и развращать крестьян. Но из всего этого следует только то, что безрассудно было бы выставлять носителем революционного движения крестьянство, что безумна была бы партия, которая обусловила бы революционность своего движения революционным настроением крестьянства».[28]

Эти формулировки, родившиеся в процессе ожесточенной борьбы с народническими концепциями крестьянской революции, получают дальнейшее развитие в работе В. И. Ленина «Пятидесятилетие падения крепостного права»: «В России в 1861 году народ, сотни лет бывший в рабстве у помещиков, не в состоянии был подняться на широкую, открытую, сознательную борьбу за свободу. Крестьянские восстания того времени остались одинокими, раздробленными, стихийными „бунтами“, и их легко подавляли. Отмена крепостного права была проведена не восставшим народом, а правительством, которое после поражения в Крымской войне увидело полную невозможность сохранения крепостных порядков».[29]

Таким образом, речь идет о разных трактовках слов, которые А. С. Пушкин, автор книги «История Пугачевского бунта», вложил в уста своего героя Гринева. А. С. Пушкин, Ф. Энгельс и В. И. Ленин говорили о «русском бунте, бессмысленном и беспощадном», понимая неэффективность подобной формы и жалея крестьян, которые во время таких бунтов погибали десятками тысяч. Очевидно, что А. С. Пушкину, Ф. Энгельсу и В. И. Ленину было, с их знанием особенностей классовой борьбы, жалко крестьян, то есть простых людей. Современной российской правящей элите и обслуживающей эту элиту интеллигенции жалко самих себя и своего имущества, поэтому они друг друга и запугивают этим самым «бессмысленным и беспощадным».[30]И вместо того чтобы подняться до пушкинского понимания народа и отечественной истории, пытаются Пушкина снизить до своего уровня.

А историком А. С. Пушкин был мудрым. В полемике с тем же М. П. Погодиным он писал: «Уголовная палата не судит мертвых царей по существующим ныне законам. Судит их история, ибо на царей и мертвых нет никакого суда». Пушкин любил отечественную историю, как он сам писал, «поминутно» и поминутно же ее чувствовал, старался зафиксировать на бумаге свои мысли, чувства, наблюдения. Собственно, все его творчество – это запечатленная в стихах и прозе история России, история русской культуры.

При Николае I А. С. Пушкин не стал приспосабливаться, не поменял, грубо говоря, «любовь к хоккею» на любовь к теннису или самбо с горными лыжами. Он продолжал думать над судьбами страны, обращался к Николаю I напрямую. (И он такой был не один.) Власть пыталась сделать Пушкина ручным, управляемым, любящим не только Отечество, но Бога и царя. Пыталась сделать Пушкина таким, каким его изобразили некоторые участники телевизионной дискуссии. Не получилось.

Не будет большим преувеличением утверждать, что на Пушкине власть отрабатывала одну из моделей взаимоотношений с интеллигенцией. Эту модель хорошо отразил замечательный анекдот советского периода.

Представьте себе 1937 год. Некоторые историки считают, что грандиозный комплекс мероприятий, посвященных столетию со дня смерти А. С. Пушкина, был осуществлен не случайно. Следовало заглушить звуки расстрелов, проходивших в том году практически ежедневно, в Москве в особенности.

Между Пушкиным и Сталиным происходит беседа. Сталин: «Скажи, наш великий национальный поэт, что мы можем для тебя сделать в год столетнего юбилея». Пушкин: «Спасибо, товарищ Сталин. Меня уже не норовят „скинуть с корабля современности“. Но печатают маловато, да и квартирка у меня на набережной реки Мойки, дом 12 стала тесной. Может, можно что-то сделать?» Сталин: «Нет проблем, наш великий национальный поэт, наше все! Мы издадим полное академическое собрание твоих сочинений. Да и с улучшением жилищных условий вряд ли придется долго ждать. Работай спокойно, наш дорогой национальный поэт!» Пушкин: «Спасибо, товарищ Сталин. Вы настоящий ценитель литературы и главный друг интеллигенции. До свидания». После ухода Пушкина Сталин берет телефонную трубку и спрашивает: «Капитан Дантес вышел?»

Ленин обращается к Сталину: «Товарищ Сталин! Скорее всего, именно вам придется меня заменить. Дело трудное. Готовы ли вы к тому, что ради победы нашего дела придется расстрелять десять тысяч человек? Возможно, и невиновных». Сталин: «Это, Владимир Ильич, плохо, но сделаю без колебаний». – «А если погибнет сто тысяч?» Сталин: «Для нашего дела придется пойти и на это!» – «Ну, а целый миллион людей может погибнуть?» Сталин задумался, но тоже дал положительный ответ. «А десятью миллионами сможете пожертвовать во имя нашего дела?» Сталин еще больше задумался: «Ну и задачи вы ставите, Владимир Ильич! Страна у нас, конечно, большая… Но видно придется пойти и на это». «А вот в этот момент мы вас, батенька, и поправим!» – сказал Ленин.