Манька упала духом…

Прыжок решено было совершить к вечеру следующего дня, после того, как все отоспятся, а она приведет в порядок мысли. Прыгать в землю Дьявола должно было с холоднющим умом и чтить только тот ум, который мог бы придать статус благонадежного союзника адовых порядков.

Но Манька понимала: хоть какие у нее будут мысли – бесовские твари отправляли ее на тот свет и при этом радовались, искренне полагая, что вершат какое-то доброе дело.

Как после всего этого она могла привести свои мысли в порядок?!

Наконец, после признаний Дьявола, и Борзеевич, и избы насторожились, внимая его словам с осторожностью.

Наверное, неспроста Дьявол волновался…

Борзеевич, при всех своих знаниях, память имел дырявую. Мало что оставили от него оборотни и вампиры, когда положили на обе лопатки. Память, обычно, возвращалась к нему, когда вдруг обнаруживал у себя нечто, связанное с его прошлым, припрятанное кем-то и где-то или зашифрованное в посланиях, когда сталкивался с этим лоб в лоб. Например, о героях, которые хаживали к Дьяволу, он помнил мало, смутно, как забытый сон, когда видел Маньку и Дьявола вместе, и тут же находил у себя в карманах неопровержимые доказательства, что такое бывало и раньше. А спустя какое-то время, начинал припоминать, как и при каких обстоятельствах были оставлены те самые доказательства.

Избы не столько помнили, сколько желали, чтобы так они и было. Они никак не могли поверить, что их в природе как бы не существует, что люди помнят о них только по сказкам, и они последние. Сказки Манька избам читала вслух. И возмущенно скрипели половицы, потому что даже по сказкам выходило, что люди о них не помнят, будто во все времена в них только Баба Яга жила. И уж совсем расстраивались, когда печка как бы одно, а изба другое…

– Слушай, а нельзя как-то иначе? – подкатила она к нему, когда они остались наедине. – Бог ты или не Бог?! Если смог человека слепить, наверное, есть другие пути…

– Нет, – отказался Дьявол ее выслушивать. – Иначе приведут тебя перед мои светлые очи и поставят мне в укор, что нечестивой грешнице предоставил сухой паек. И потребуют такого наказания, чтобы неповадно было моим добрым расположением поганить обще вселенское достояние миропорядка, сотрясая основы Бытия. В Аду я – самый что ни на есть Бог, только мне можно поклоны бить, а «иначе» получится, что это я тебе поклоны бью. Славословие не в чести у нас, не трать время, лучше иди, изучай как земля устроена, и где твои древние вампиры спят, а где демоны ближнего.

Манька потеряно бродила по земле, прощаясь со всем, что успела полюбить….

Оказывается, не наказать уклонившуюся от наказания грешницу, Дьявол не имел права, потому как рыба гниет с головы. И где она, там еще какой-нибудь умник найдется, да не где-нибудь – в Аду, в сердце Закона. А в гневе Дьявол был страшнее, чем все пытки и смертоносные изобретения человечества – так он сказал о себе, предупредив, что радоваться мучениям в Аду должно только Господу.

Манька промолчала: в чужой монастырь со своими уставами не ходят. Хотя какая ей разница, если умный Господь сам будет ее убивать…

В конце концов, Дьявол сам подошел к ней, чтобы помочь добрым советом и напутствием.

– В Аду я сам не свой, – виновато признался он. – У меня там все безымянные с пробитым номерком на количество угождения нечистотам земли. Ты уж, Мань, не привлекай к себе внимания, – попросил с тяжелым вдохом. – По вашему недомыслию земля твоя такие муки пережила, что Бездна может показаться самым безобидным местом. Не взбрыкни. Бедственное положение не повод стелиться разной погани под ноги. Главное, постарайся не пасть духом, когда выйдут на тебя полчища врагов. Единственное, чем могу помочь, подсказать: ищи того, кто спит и видит вернуться к своей любимой.

– Найти душу Помазанницы… – догадалась Манька, сверля Дьявола тяжелым взглядом. – А попинать ее разрешается?

– Ну, душа, это мягко сказано, – ответил Дьявол с сомнением, пропустив ее сарказм и неприязнь мимо ушей. – Там, Маня, все души я давно разобрал на части и жду не дождусь, когда второе сознание прилетит. Души, как таковой, нет давно, но мыслительные процессы прочитать по выкрикам можно. Например, мысли вампира о самом себе… Маня, поверь, там тебя ждут замечательные друзья, – обнадежил он то ли себя, то ли ее.

– Покойники что ли?

– Ну почему сразу покойники… Мертвому нельзя доверить свою жизнь. А черту можно. Не здесь, а там, где он гордость Ада и силен, как черт.

Манька невольно усмехнулась: как можно доверять этим поганцам, которые и били ее, и плевали в нее, и мололи такое, что умом могла повредится?

Старик Борзеевич, наконец, осознав, в какое отчаянное ввязался предприятие, так распереживался за Манькин предстоящий прыжок, что после обрядового посвящения изб в Храм, ходил до ночи дерганый, злобный, огрызался, и все у него валилось из рук. Он удалился в поле, долго сидел на пеньке, ссутулившись, а в конце насобирал огромный букет полевых цветов и туесок малины, и пока никто не видел, положил их к Манькиному изголовью.

Спали возле костра. Вот и пригодились брошенные оборотнями спальные мешки и палатки – после них много добра осталось. И бинокли, и термосы, и походные котелки, и снасти рыбацкие, и настоящие лыжи, и теплые не продуваемые зимние костюмы, даже аппараты дальней связи и видеокамеры, которые мог только очень цивилизованный человек себе позволить… Борзеич постелил себе несколько надувных матрасов, укрылся цветными одеялами.

Цветам она обрадовалась – не без злорадства.

Значит, и у Борзеевича имелась душа.

Цветы были красивые, но поставить их оказалось не во что. Все вазы стались в Храме, куда войти ей разрешалось только днем. И она пожалела, что Борзеевич зря загубил ради нее такую красоту, но теперь она не сомневалась, что цветы будут долго стоять на ее могиле – есть кому положить.

Малину съела, запивая молоком. Может, в последний раз.

В отличие от Борзеевича, который сразу сладко засопел, она так и не смогла сомкнуть глаз. И ворочалась, и овец считала, и по берегу прошлась, подышав свежим воздухом, и поела – может, хоть так! – а сна все не было. Мысли были заняты одним: каково оно там в Аду? И сможет ли она вернуться? Уснула она засветло, когда солнце вот-вот собиралось взойти, и уже разлилась на горизонте красненькая полосочка, предвещая погоду и не худую, и не добрую…

Никто ее не будил, пока не проснулась сама. Гордые своим предназначением избы за ночь как будто подросли, стояли сурово, безразлично взирая на полноводную реку, которая безмятежно катила свои воды мимо, на зазеленевший после пожара новый лес, на прочих обитателей земли, снующих туда-сюда по своим делам, широко открывая двери лишь Борзеевичу, который исполнял в Храме службу.

Дьявол и Борзеевич уже готовили обед. Даже припасли кое-что к ужину. Не торопились, час – два ничего не решали. Прыгнуть с крыла Храма можно было и через неделю, лишь бы все получилось, и Манька с дуру чего не напутала. До прыжка оставалось недолго, его назначили на время, когда край солнца заденет горную вершину, и на противоположной стороне взойдет убывающая луна. На всякий случай. Прыгать можно было в любое другое время, но Борзеевичу, помнившему наизусть все передвижения планет и звезд, такое состояние светил показалось хорошим знаком.