нам же тяготеет. Земля подняться не может, поскольку земля есть твердь, но ветер, когда дует, может поднять более легкую субстанцию – пыль.

Я только теперь смог разглядеть его, как следует: аккуратно выбритый, почти без седины, а напротив с рыженцой, похожий на вотяка, трудноопределимого возраста дедок.

– То есть это не твердь, не земля ещё, – уточнил он. – Но уже прах.

– А тянется прах к человеку почему?

– Как почему? Потому что ветер.

Дальше разговор мог совсем утратить внятные очертания, и я решил откатить немного назад.

– А как ты за подкладкой оказался?

Он меня не понял и я уточнил.

– Ну, там, где все из пыли?

– Оказался… – протянул он насмешливо. – Чего мне-то в ней оказываться – она сама за мной пришла.

Сторож разлил кипяток по стаканам и выключил плитку. Всё он делал не торопясь, через паузу и каждое движение отмечал покряхтыванием или причмокиванием.

– Я тогда по строительной части трудился, тут неподалёку. Я и каменщик, и плиточник, но тогда пришлось по электрической части заниматься: стены долбить, провода тянуть, – он помолчал. – Но больше на подхвате. А бригадиром у нас был один паренек, из местных.

Он помолчал.

– Так вот чужой он был на стройке. Так-то парень хороший, но много не понимал. Отсюда недоразумения и даже конфликты.

– В каком смысле чужой? – спросил я аккуратно, для затравки.

– Не его это работа. Ему бы в офисе или в рекламе, а не на стройке. Парень-то неплохой, даже хороший, но какой-то… Патлатый, одним словом. Нда…

Сторож опять покряхтел и полез в тумбочку за сахаром. Этот разговор, видимо требовал от него физических сил, или просто хотелось подсластить тему, но сахар он кажется доставал только в особых случаях, так как банка была укрыта заместо крышки газетой и затянута изолентой. Я вспомнил, что также когда-то давно делал мой покойный дед. Я чувствовал симпатию к этому дядьке, хотя бы потому, что в Москве не нашлось больше ни одного человека, с которым бы я мог поговорить теперь и никто больше не приглашал меня согреться и выпить чаю.

– Будешь? – спросил он с сожалением.

Я отказался и он радостно упрятал сахар назад в тумбочку подальше от чужих глаз. Видимо отцы его тут не баловали или глубоко въевшаяся крестьянская скупость управляла им, но он не поленился снова замотать банку изолентой.

– Мухи жрут. -пояснил сторож немного смущённо и стал мешать чай.

В сторожке было тепло, хотя грела только электрическая плитка, других обогревательных приборов не было.

– Мне бы и дело до него не было – ничем я ему был не обязан, но он мне нравился что ли: а то ведь в таком коллективе легко оскотиниться, а он ни мата не поощрял, ни про девок разговоров. Не запрещал, конечно, но в его присутствии и остальные как-то смущались. Кто уж он по профессии я не знаю, но без рабочей специальности – это точно. Только кажется он глянулся нашему руководству и его над нашей бригадой главным поставили. А поскольку опыта у него не было, то и начались у него недоразумения, то со своими работягами, то с водителями, то со смежниками. И бригада ему досталась – не приведи Бог: и уголовники, и шаромыжники, и кого только не было. На стройке аврал – заканчивать надо, а людей не хватает. Вот и брали всех кто под руку подвернется. А он нашей специфики не понимал, сам-то на стройке без году неделя, но пёр на принцип. Короче пропал он в один момент. Поспорил накануне с одним… Хитрый такой то ли татарин, а то ли молдаванин, а может с Кавказа – не разбираю я. Звался Гришей, а уж как на самом деле … Он у наших заводилой был и все его слушались. Я-то в стороне старался, а остальные слушались… Он и с водилами какие-то дела вел и с другими бригадами – большой хитрости паразит. Короче, так они ругались вечером, что до начальства дошло, но паренек, бригадир, жаловаться не стал, а только пригрозил. А потом пропал…

Сторож открыл дверь в сторожку и собирался было выйти покурить, но вдруг глаза его сверкнули и он грязно выругался:

– Ебись вы конём, суки толстомордые, здесь буду курить, хоть обпердитесь от злости.

И он закурил в сторожке, хотя знал, что будет ему нагоняй от некоей Клавдии, которая главная по свечкам, а уж та и священство оповестит, что сторож нарушает и вообще пожарная безопасность..

– Знал ведь я, что они что-то замышляют. – сторож махнул со злостью рукой сигарета вылетела из этой руки куда-то на дорожку. Но он не пошел ее искать, а с извинением достал из пачки еще одну.

– Знал, а в сторону отошел. Отошел потому как влезать не хотел – не моё, мол, дело. Струсил, или поленился – это теперь сути не меняет, но когда на следующий день бригадир пропал, я то уж сразу сообразил, что искать его не дома надо, а тут на стройке. Да разве кто станет? А если бы и стали, как найти -это ж стройка. Один корпус мы заканчивали, второй неподалеку другие бригады начинали. А машины с мусором, а котлованы, а пустоты – тьма всяких укромных и гиблых мест, ни с какой милицейской собакой не найдёшь, хоть пол жизни ищи. А никто искать и не захотел – пропал и пропал. Я сгоряча хотел было в милицию идти, потом думал этого Гришку подкараулить вечерком. Ты не смотри, что я вроде как вроде как старик и ростом не великан, многое в жизни у меня было. Думал даже столкнуть его втихаря с девятого этажа, но в результате, попросился на другой участок. Только и всего. Но пока суть да дело, надо было доработать тут. И как-то вечером я плелся по девятому этажу и вдруг этот самый Гриша с дружком, шушукаются об чём-то. Меня увидели и зыркают в мою сторону, да с такой ухмылкой этот Гриша хмыкал, что меня аж всего как перевернуло с ног на голову. Я не выдержал, да так вроде спокойно ему говорю: – Куда труп дели? Я бригадиру часы одолжил, перед тем как вы его кокнули, если вы, – говорю. – Часы не брали, то укажите куда его скинули, я часы хочу с мертвого снять, потому как часы мне от дружка армейского – дороги они мне. А если сами сняли, то верните, пидоры, не доводите до греха!

Он усмехнулся сам себе и продолжил рассказ:

– Чего уж мне про часы эта