— Да, сэр, — ответил Рэй, подумал: «Вот оно, вот…» Внутри стало холодно и тошно, будто болотной воды глотнул.

— Рэйки-ии, ну что там дальше было! — Ри снова вцепилась ему в коленку и приготовилась бояться.

Мальчишка пришел минут через пятнадцать. Постучал, приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы протиснуться в кабинет, и остановился на пороге.

Да, красавцем его назвать было трудно: худой, угловатый; жесткие соломенные волосы, плотно сжатые тонкие губы, хмурый, недоверчивый взгляд. Но это был мальчишка, который, рискуя жизнью, полез в протоку с аллигаторами, чтобы вытащить оттуда чужую, впервые увиденную им в тот день девочку.

Сенатор понимал, чем обязан ему, и не собирался быть неблагодарным.

— Проходи, садись.

Ему приходилось за последние годы общаться с самыми разными людьми — от лесорубов до политиков и университетских профессоров, и обычно он с легкостью «настраивался» на собеседника из любой социальной группы. Но как разговаривать сейчас с этим мальчиком, Рамсфорд не знал, и от этого ощущал какую-то подспудную раздражающую неловкость.

Как с ребенком? Но уж слишком взрослые у него были глаза, серьезные и настороженные, без малейшего следа детской доверчивости…

Мальчик сел, прислонив костыли к столу.

— Рэй, я хочу с тобой поговорить, — начал сенатор.

— Да, сэр.

— Я хочу поговорить о твоей дальнейшей судьбе.

— Вы собираетесь отдать меня социальникам? — так прямо и жестко, в лоб, мог бы спросить взрослый человек. Как взрослому ему сенатор и ответил:

— Они этого требуют.

— И вы не можете ничего сделать? Вы же сенатор, ну скажите им, чтобы они оставили меня в покое! Я не хочу в приют, я пойду работать. Мистер Майерс возьмет меня, он сам говорил, что когда я подрасту, лучшего работника ему не найти. А мне уже почти тринадцать, сэр!

— Не могу. Есть закон. Но… я могу тебе предложить кое-что другое. Ты хочешь остаться у нас?

— Остаться? — В тазах мальчика промелькнула растерянность, замешательство — казалось, он боится поверить тому, что услышал. — Но вы же вроде скоро уедете в Нью-Гемпшир?!

— Да. И предлагаю тебе поехать с нами.

— То есть вы… вы что, хотите меня усыновить?

— Усыновить — это сейчас, с ходу трудно будет. Тем более без согласия твоей матери… она ведь официально от тебя не отказалась. Но я могу оформить опеку, это делается достаточно быстро, и тогда ты сможешь жить с нами на законных основаниях.

Судя по тому, как отчаянно мальчишка закивал, он готов был руками и ногами ухватиться за представившуюся возможность… как, собственно, и следовало ожидать.

— Да, сэр, да! — воскликнул он, запнулся и спросил нерешительно: — Мисс Фаро сегодня меня спросила, какого бы цвета я хотел стены в моей комнате. Это тоже из-за этого?!

— Да.

— Она уже знает, что вы хотите меня взять к себе?!

— Да, я говорил с ней об этом, — сенатор улыбнулся. — Она о тебе очень высокого мнения.

Мальчишка тоже неуверенно заулыбался.

Ну вот… теперь предстояла самая неприятная часть разговора.

— Рэй, послушай меня сейчас внимательно — я хочу сказать тебе… точнее, предупредить насчет Мэрион, есть кое-что, что ты должен знать.

Он достал из ящика стола газету — пусть прочтет, чтобы не рассказывать всю историю. Невольно взглянул на фотографию и вздрогнул, услышав вопрос мальчика:

— Это… это насчет ее мамы, сэр?

— Откуда ты знаешь? Тебе кто-то сказал?

— Никто, сэр. Я сам догадался. Она умерла, да?

— Да. — Рамсфорд вздохнул, чуть помедлил и протянул газету. — На вот, возьми, прочти. Тогда тебе многое станет понятнее.

Рэй взял, взглянул на фотографию под заголовком: Рамсфорд и женщина, очень красивая, в светлом нарядном платье. Что это мать Ри, было понятно сразу — по глазам, таким же большим и темным, как у дочери.

Он подержал газету в руке и протянул обратно.

— Простите, сэр, — сумел не опустить глаз, как ни стыдно было это выговорить, — простите, сэр, я не умею читать.

Несколько секунд сенатор оторопело смотрел на него, потом спросил, негромко и удивленно:

— Как так?

— Ну то есть я буквы знаю, и цифры тоже, и указатели могу прочесть, и заголовок, — поторопился добавить Рэй: пусть не думает, что он какой-то недоразвитый, — и считать умею хорошо. Но вот такое, когда много слов мелкими буквами, не могу. Я ведь в школу почти не ходил, некогда было…

Черт возьми, ну что сейчас объяснять, что когда родилась Нетти, ему очень скоро стало не до школы! Ведь кому-то надо было и вставать к ней ночью, и пеленать, и бутылочку давать, и укачивать.

Мама уже через месяц пошла работать — приходила поздно, без сил, сразу валилась спать, и Рэй на рассвете выносил девочку во двор, чтобы та не разбудила ее плачем. Спал он в основном днем, когда мама вставала — быстро привык к этому, так что ночью и спать-то особо не хотелось.

— Вы теперь… не захотите меня взять? — Лучше уж знать сразу…

— Что? — Рамсфорд непонимающе сдвинул брови — и вдруг невесело рассмеялся. — Да нет, сынок, это все пустяки. В какой-то степени тебе даже можно позавидовать, ты избавлен от всей той чепухи, которую пишут в газетах! — Вздохнул и махнул рукой. — Ничего, научишься, было бы желание.

Он снова взглянул на фотографию, положил газету перед собой.

— Ладно, я сейчас расскажу, что тут написано. Это Мэй-Линн, моя жена. Мать Мэрион. Именно она называла ее Ри, больше никто. Два года назад мы всей семьей собирались встретить Рождество в Вашингтоне. Я приехал раньше, Мэй-Линн с дочкой должна была прилететь на следующий день. И… и не прилетела. К вечеру выяснилось, что по дороге в аэропорт ее похитили вместе с Мэрион…

Он до сих пор помнил звонок похитителей, первую фразу: «Ваша жена у нас. Не сообщайте полиции, иначе она умрет». А потом — голос Мэй-Линн, она плакала и повторяла, захлебываясь слезами: «Делай, как они говорят… пожалуйста, пожалуйста, делай, как они говорят!»

Их требования были просты: полтора миллиона наличными, мелкими купюрами, срок — двое суток. Полиция ничего не должна знать. В этом случае жена и дочь сенатора вернутся домой целые и невредимые.

Не учли преступники лишь одного — что ФБР к тому времени уже знало о похищении и расследование велось полным ходом.

Похитители звонили еще дважды. Рамсфорд, по указанию ФБР, говорил, что такую сумму, да еще мелкими купюрами трудно достать в один день, просил отсрочки. Один раз они дали ему послушать, как плачет Мэрион, но голоса жены сенатор больше так никогда и не услышал. Позже он узнал, что она умерла через несколько часов после того самого, последнего их разговора.