стали фотографировать, наладил службу наружного наблюдения. Ее агентов на французский лад именовали филёрами. «От филёров требовались: грамотность, трезвое поведение, невыдающаяся наружность, средний рост, хорошее зрение, сообразительность».

Зубатов внушал своим подчиненным:

— Вы, господа, должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой находитесь в тайной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неосторожный шаг, — и вы ее опозорите…

Сергей Васильевич превратил Московское охранное отделение в образцовое учреждение, опыт которого использовался всеми розыскными учреждениями империи, затем уже в столице создал систему политического сыска. Теперь же, он стоял перед министром внутренних дел «навытяжку», на его голову сыпались всевозможные проклятия, и совершенно абсурдные обвинения, которые Вячеслав Константинович Плеве даже не пытался украсить хотя бы подобием доказательств…

Причастность к забастовкам… Разглашение государственной тайны.… Ещё какая-то дичь, которую противно было не только анализировать, но даже слушать. «Признаться сказать, после такого объяснения, от боли жгучей и обиды, я не скоро нашёл скобку у выходной двери»… — вспоминал Зубатов. Выходя из приёмной, он хлопнул дверью так, что чуть не посыпались стёкла, и с размаху налетел на стоящего за порогом офицера в морской форме, с характерной щеголеватой бородкой и усами.

— Сергей Васильевич, что ж Вы так неаккуратно. Не ровен час, расшибетесь, — офицер успел подхватить, буквально упавшего ему на руки чиновника.

— Прошу прощения, я был очень неловок, — пробормотал Зубатов, и только после этого поднял глаза на офицера, — Ваше Высочество?

— Ну, какое может быть титулование в столь неподходящем для этого месте? — улыбнулся Великий князь, все еще поддерживая Зубатова за локоть, — насколько я понял по Вашему лицу, аудиенция у министра уже закончена? Тогда не соблаговолите ли, подождать меня? Обещаю, что это недолго.

— Как прикажете, Ваше… Александр Михайлович, только мне велено…

— Знаю, знаю, голубчик, 24 часа — вполне достаточный срок, чтобы служивому человеку собраться в дорогу. Я Вас не задержу, только предложу слегка изменить маршрут, для чего собираюсь испросить позволения Вашего начальства, теперь, кажется, уже бывшего…

Утром следующего дня, бывшие подчиненные Зубатова, прибыв на вокзал, с удивлением узнали, что их шеф отправляется не в Москву, а гораздо дальше, сопровождая Великого князя Александра Михайловича. «Неисповедимы пути Господни», — думали сотрудники Особого отдела Департамента полиции, провожая глазами поезд, отправляющийся на дальний восток и гадая, что сие значит — стремительный карьерный взлёт их опального начальника, либо придворный закат князя?

* * *

Сценарист не знал, и не мог знать об этих событиях. Он ничего не знал о решении, принятым Великим князем после прочтения его последнего письма. Сценарист действовал строго в соответствии со своим собственным планом. В преддверии неминуемого столкновения на Дальнем Востоке, и неминуемой революции в России, требовалось как-то подобрать, и попытаться объединить адекватных и деятельных представителей элиты, всех, кого действующая власть по различным причинам задвинула на второстепенные роли, или вообще выбросила на обочину.

При этом Сценариста совершенно не интересовала формальная политическая позиция приглашаемых им лиц. Какую бы партию не создавали в России, она неизбежно делится на западников и почвенников. Почвенник с любым партбилетом в кармане, или вообще без оного, будет стараться сделать всё, чтобы его собственное Отечество жило хорошо и счастливо, даже если это не нравится «нашим западным партнёрам». Главная цель западника противоположна — любой ценой понравиться «всему цивилизованному человечеству», даже если потребуется свою собственную страну превратить в колонию западных «демократий», либо банально использовать в неприглядных целях. На непримиримых западников и почвенников неминуемо делятся красные и белые, консерваторы и радикалы, трезвенники и язвенники.

Сценарист прекрасно помнил все системные болячки российского самодержавия, делающие революцию неизбежной. Оставался открытым лишь вопрос, что, и кто придёт ему на смену. «Первое государство рабочих и крестьян», провозглашённое в 1917-м году было таковым только номинально, ибо выходцы из рабочих и крестьян служили лишь декорацией для профессиональных «товарищей». Впрочем, это — беда всех революций.

«Широкие народные массы», какие бы пассионарные свойства им не приписывали, во всех революциях, и в любых странах, были знаменем, ширмой, массовкой, но никак, не движущей силой. Везде и всегда этой силой была недооцененная, но амбициозная часть элиты, которая, используя революционную ситуацию в стране, начинала мочить своих классовых «собратьев».

Так было в эпоху реформации Мартина Лютера, в результате которой в Европе был слегка «подвинут» Папа Римский, и освободившееся место заняли его ещё вчерашние единоверцы и соратники-феодалы, внезапно остро почувствовавшие себя представителями и защитниками простолюдинов-лютеран. История повторилась во время Великой французской революции, где главными выразителями чаяний широких народных масс оказались маркиз Лафайет, аббат Сийес, епископ Талейран, и граф Мирабо.

То же самое случилось и в России в 1917-м году, где главными ниспровергателями самодержавия оказались царские генералы, Великие князья и российская интеллигенция, ничего тяжелее ручки с золотым пером, в своих руках не державшие. Да и у руководителей большевиков с пролетарским происхождением было откровенно туговато. Сын штатского генерала, потомственный дворянин Владимир Ильич Ульянов-Ленин, шляхтич Феликс Эдмундович Дзержинский, крупный землевладелец Лев Давидович Троцкий, и другие мастодонты революции точно иллюстрируют истинное происхождение первого «рабоче-крестьянского правительства». Понимание этой нехитрой закономерности заставляло Сценариста искать главных революционеров не где-нибудь, в трущобах и избах, а среди лиц «особо приближённых к императору».

* * *

Главное — не проморгать вороватую суету «наших западные партнеров» во время «предреволюционной ситуации» в России. Сценарист помнил, что в России, с незапамятных времен, любых бунтарей и революционеров, несущих всякие разногласия, смуты и ссоры в российское общество, заботливо и резво подхватывали, растили, лелеяли, и с успехом эксплуатировали «страны правильной демократии». На всём этом, они неизменно делали восхитительный «гешефт», щедро подсыпая пороху каждый раз, когда на шестой части суши что-то начинало тлеть и разгораться.

В 1903-м году банкиры Англии и США, в тесном симбиозе с королём Британии Эдуардом Седьмым, широко, весьма разнообразно, и изобретательно подсыпали порох в костры и русско-японской войны, и русской революции.

«Полноводной Темзой» в кассу боевиков-эсеров текли деньги на организацию в России политических терактов. Грузились пароходы «Джон Графтон» и «Сириус», нелегально доставлявшие революционерам оружие и боеприпасы. Под аплодисменты «самой старой в мире демократии», в 1903-м году, в Лондоне, прошел II съезд РСДРП, который принял программу по свержению царского режима, ставшего вдруг неугодным королю Британии, да и прочим королевским джентльменам, рангом пониже.

Не отставал от своих союзников и император Японии, выделивший на подрывную работу в России, организацию терактов и массовых беспорядков один миллион иен, по современному курсу — тридцать пять миллионов долларов. Чтобы не оскудела «рука дающая» Микадо, её щедро накачивали кредитами Банк «Kuhn, Loeb &