— Ну хорошо, подпоручик, я понимаю… Ну, а ты чего?. Ты-то чего задержался?..

— А что делать прикажешь?. — Подпоручик Морозов остановился. — Раненых бросить?.. Персонал и те, что могли ходить, разбежались. Сто пятьдесят уже замерзло. Шестнадцать последних ждут очереди. А ты говоришь…

— Зачем же бросать! Но ведь можно было бы послать связного. Мог бы наконец потребовать… ну, средства для перевозки, что ли…

Ноги вязли в сугробах. За голенища ссыпался снег.

По затылку хлестал ветер.

— …осело, расползлось, и едет теперь по всем швам… Понимаешь? При таком положении за ранеными никого не посылают. Понимаешь? — говорил подпоручик Морозов, пытаясь за ушки сапога вытянуть застрявшую в сугробе ногу. — За мной, за боеспособным отделением, — другое дело… Видишь, я же не ошибся… А за ними… — он уже подошел к крайней теплушке санитарного поезда и открыл дверь: — А за ними вот — никогда!..

Друг подле друга, прикрытые соломой и шинелями, уже снятыми с замерзших, белые, с бурыми и сине-лиловыми пятнами на щеках, лежали на полу теплушки раненые корниловцы.

* * *

— Господин подпоручик, и это вы их всех сюда перетаскали? — почему-то шепотом спросил подпоручика Морозова Нартов.

В темном углу теплушки стоял какой-то молодой, коренастый солдат, с рыжими и густыми как щетка бровями.

— Нет. Он это… — кивнул на него головой подпоручик Морозов. Единственный санитар, оставшийся при поезде. Он же и отапливал. Два дня… Костылями, носилками…

Рыжий санитар дышал в кулаки и под самым носом тер их друг о друга.

— Здорово! — подошел к нему я. — Ну, что же ты?.. Здорово!

— Здрасьте! — вдруг быстро ответил тот, не по-солдатски кивнув головою.

— Здрасьте, здрасьте! — улыбнулся я. — Как звать тебя, молодец?

Санитар подумал и, не торопясь, поправил фуражку без кокарды.

— Ленц моя фамилия будет. Иохан Ленц.

— Немец?

— Та-а! Семля немного под Саратов есть. Из колонистов будем. Та-а, Ленц, Иохан. Я опять улыбнулся.

— Молодец Ленц! — и хлопнул его по плечу: — Спасибо за службу. Что санитар?

— Wo-o… В золдат зачислен.

— А какого полка?.. Куришь?..

— Мы первого Катериноштатский немецкого имени Карл Либкнехт, — курим.

— Ах ты, милая голова! — засмеялся Нартов. — Первый Катериноштадтский курить изволит! Ах ты, Либкнехт ты!..

— Смотри-ка, везде люди! — сказал за нами кто-то.

— Пленный ведь, — а сколько людей спас! О, Господи!..

* * *

…С дверей срывались сосульки. Стены теплушек были пробиты инеем. Бежал сквозняк…

— …Нет, подпоручик Морозов, бросьте меня водить по этому леднику!..

— …Подпоручик Морозов! Бросьте!..Во всех теплушках, уткнувшись головами под шинели, лежали замерзшие корниловцы, — безрукие и безногие.

— Подпоручик Морозов! Ехать нужно!.. Уже поздно, Николай Васильевич…

Подпоручик Морозов меня не слушал. Мне стало страшно.

— Николай Васильевич!

Мне показалось, подпоручик Морозов сходит с ума.

— Нартов!.. Эй, Нартов!.. Над крышами поезда грузно бежал ветер… Подошел Нартов, и вскоре бронепоезд «Россия» медленно подходил ко взорванному мосту.

* * *

— На насыпь осторожней! Эй, вы там!.. Не так, — головой вперед… Вот… Так вот… Правильно!.. А ну, который это?

— Одиннадцатый, господин поручик!

Было уже темно. На рельсах синими блестками плескалась луна. Над рельсами, играя с ослабевшим ветром, бежал снег.

— Двенадцатый?.. А Свечников где?.. Где Руденко?

— Эй, Свечников!.. Руденко!..тринадцатый, четырнадцатый… Пятнадцатый раненый тяжело хрипел…

— Осторожнее! Не растрясывай! Нартов, да поддержи же!

Когда уже и шестнадцатого раненого подняли на площадку, появились наконец Руденко и Свечников. Они волочили два тяжелых мешка.

— Что это? — удивленно спросил я.

— Магги… Ну и запасов там!.. Надо б вернуться, господин поручик.

Я взглянул на часы.

— Залезай, шакалы!..

Мы поднимались на площадку, ерзая животами о промерзлую броню.

* * *

На площадке невозможно было ни присесть, ни встать на колени. Раненые заняли слишком много места. Мы стояли глухой стеной, обхватив друг друга за пояса.

Черная снежная равнина быстро и круто скользила из-под поезда. Мне казалось, она срывается вниз и горбатой, бешеной волной бьет под колеса.

— Держись! Эй! Крепче!..

Высоко поднятая за нами четырехдюймовка чертила над горизонтом какие-то широкие круги и полукруги. И вдруг:

— Стой!.. Эй, стой!..

— Стой!..

За криком — вверх — взвился ветер и сразу же сорвался, сбитый внезапным выстрелом в небо.

Черная волна над насыпью рванулась кверху, вздулась и вдруг остановилась, гулко ударившись о броню.

Подпоручик Морозов соскочил с площадки и по шпалам побежал в темноту. За ним побежал Нартов.

— Упал? Кто? Кто упал?..

Но никто ничего ответить не мог.

Было лишь слышно, как на площадке перед нами стонали раненые и как дышал в темноте тяжелый и усталый паровоз.

Наконец Морозов и Нартов вернулись.

— Упал Руденко… Насмерть!..

…И опять побежала вдоль насыпи крутая, черная волна.

* * *

На станции нас встретил поручик Ауэ.

— В чем же дело, черт вас дери? Подпоручик Морозов!.. Подпоручик Морозов, в чем дело?..

— Прикажите разгрузить… — указал на переднюю площадку подпоручик Морозов.

Когда раненых разгрузили, четверо из них мутными уже глазами смотрели в темноту.

В деревне Гусяты, где был расквартирован наш батальон, было уже совсем темно.

— Не стоит раздеваться, поручик, — сказал мне подпоручик Петин, командир пулеметного взвода нашей роты. — Ложитесь так. Сейчас набегут красные. Они всегда теперь ночью…

Седоусый хохол-хозяин снимал на лавке валенки. Я сел рядом с ним и стал натягивать снятые было сапоги.

— Хорошо дома-то сидеть, а? — спросил хохла подпоручик Петин. — Спать ляжешь… А нам каково?

— Сыдилы б дома, панычу. Никто б ни ниволил.

За стеной мычала корова.

Ночью мы вскочили.

За деревней металась быстрая ружейная пальба. Точно ударяясь друг о друга, над крышей разрывались гулкие снаряды.