Он кладет руку ей на колено и пристально смотрит в глаза.

— Я тебя хочу!

— А я тебя — нет!

— И ты хочешь. Только ещё не знаешь. Тебя, как консервную банку вскрывать надо. И предварительно разогреть.

Он опять впивается в её губы и так сильно прижимает к стене, что она впечатывается в неё затылком. Гитара соскальзывает на пол.

— Пусти! — Евгения ежу испугалась. Она вовсе не хозяйка положения, как думала вначале.

— И не подумаю. Ищи дурака!

— Я позвоню твоей Нине и все расскажу.

— Давай, валяй! Ради такого случая на минуту я даже выпущу тебя из своих пылких объятий. Звони! Может, в ней что-нибудь проснется? Может, она вспомнит, что женщина?!

Рот его искривляется так, что блестит полоска зубов. Он разве что не хрипит.

— Восемнадцать лет! — стучит Толян кулаком по стене. — Восемнадцать лет я унижаюсь перед собственной женой, выпрашивая, как милостыню: Ниночка, снизойди! Я же человек! Мне бывает тяжело, неуютно, и я нуждаюсь в ласке, как любое разумное животное! Мне надоело искать сочувствия у случайных женщин!

— Вот уж не думала. Все считают ваш брак идеальным.

— Мы к этому стремимся. Чтобы он стал таким, осталось мне забыть о чувствах… Выпьем! За счастливый брак.

— Не части. У меня и так уже крыша поехала. И убери руку с моего колена!

— Куда?

— На свое колено!

— На свое? Какие у тебя странные намеки! — он довольно хохочет. — Ты потешно смущаешься: краснеешь, как девчонка! И целуешься сладко.

— Аристов, я тебя не целовала. Не шей мне дело.

— Все равно ты — классная женщина! Выдержанная. Спасибо, что по физиономии не съездила. Рука дернулась… Выпьем за хорошего человека Женю Лопухину… Ты его фамилию оставила?

Евгения кивает, и уже не скандалит, что он подвинул табуретку так близко, что касается коленями её коленей.

Она перебирает струны и поет, но уже не Есенина, а одну из своих песен. Мелодия у неё немудреная, но стихи, на которые она подбирает, берут за душу. Евгения редко играет их кому-то — она поет обычно самой себе, когда совсем уж тоскливо. Толяна они "достают". Даже глаза его увлажняются и он, смутившись, отворачивается и бурчит:

— Зараза!

И просит:

— Еще сыграй!

Впервые она видит его глаза так близко. И замечает, что они меняют цвет от его настроения. В гневе они серые, почти стальные, а сейчас, в расслаблении — серо-зеленые. Ресницы длинные и пушистые, как у девушки, придают его глазам особую выразительность.

Нос Толяна, как гребень бойцовского петуха, носит следы воинственности хозяина — он искривлен, а ближе к переносице на нем виден шрам.

Шрам у него и на правой брови. Она как бы взъерошена и придает лицу вопросительное выражение. На его губы Евгения старается не смотреть жесткие и сухие, они будто опаляют огнем…

Толян забирает у неё из рук гитару, берет её за плечи и приближает к себе.

— Между нами, почему вдруг ты решилась на развод?

Она пытается вырваться.

— Не твое дело!

— Черт! И слова-то подберешь не сразу… Он — импотент?

— Нет. Просто он равнодушен ко сему.

— Понятно.

— Что тебе — понятно? — вдруг взрывается Евгения. — Ты тоже считаешь, что я — сексуально озабоченная? Прожить с женой чуть ли не два десятка лет и не поинтересоваться, что у неё в голове? А на душе? Я же не манекен!..

— И незачем так орать! — говорит он словами Кролика из мультфильма. — Я и в первый раз хорошо слышал!.. Похоже, у нас с тобой — одинаковые проблемы.

— У меня уже нет проблем!

— Интересно, и кто же он?

— Почему сразу — он? Просто я добилась того, чего хотела!

— Одиночество — хорошая вещь, как сказал классик, но нужно, чтобы рядом был кто-то, кому можно сказать, что одиночество — хорошая вещь… Выпьем?

— Я больше не хочу.

— А мне не хочется уходить!

— Толян, вали отсюда! У меня свои планы, и ты мне мешаешь. В коридоре на полке твоя книга — бери и уходи.

— Ой, как грубо! А ещё архитектор!

— Поторопись.

— Я уйду, если ты согласишься подарить мне несколько мгновений…

— И не мечтай!

— Вот как, никто и не ожидал!.. Тебе эта рубашка маловата, — говорит он и пальцем поддевает пуговицу.

Рубашка распахивается, обнажая грудь. Евгения собиралась красить окна, сняла лифчик… Вовсе не для того, чтобы её раздевали прямо на кухне! Она пытается руками стянуть ворот сорочки. В спешке это ей плохо удается и она чуть не плачет:

— Уйди, Аристов, я тебя умоляю!

И в это время, как избавление, раздается звонок в дверь. Алексей! Она и забыла о нем.

— Кто это? — темнеет лицом Толян.

— Алеша. Мой друг! — она неприкрыто радуется.

— Да, недолго мучилась старушка… Сиди, доченька, я сам открою.

И действительно идет открывать.

— Заходите, заходите! — слышен из коридора его голос, прямо-таки лучащийся гостеприимством. — Женя мне о вас рассказывала. Очень рад! Толян!

— Алексей, — слышит она и, приведя себя в порядок, выходит из кухни.

— Заходи, Алеша, — приглашает она. — Толя забежал на минутку. Он торопится.

— Ах, как это мило! Цветы! — продолжает "косить под дурочка" Толян. — Женя, неси вазу, их нужно немедленно поставить в воду!

Алексей стоит в растерянности: он никак не может понять, какую роль играет Толян. Но не сопротивляется, когда Аристов своей энергией вытесняет его в кухню.

— Что это у вас в пакете?

— Редиска, огурцы, консервы.

— Отлично. Жека, быстренька сделай салатик. Я, вы, наверное, не в курсе, знаю эту гражданку много лет. И вдруг, сегодня, мне сообщают, что она разошлась с Аркадием. Моя жена когда-то с ним вместе работала, тогда мы и познакомились… Вы, надеюсь, не ревнуете?

— Что вы! — Алексею ничего не остается, как поддерживать его игру.

Евгения не понимает, что нужно Толяну. Любой другой мужчина, почувствовав себя лишним, давно бы попрощался и ушел, а этот делает вид, что ничего не происходит.

— Женюра, хватит тебе суетиться, — почти интимно говорит он. — До чего хозяйственная, спасу нет! представьте, Алексей, она собиралась красить окна. Кстати, Женечка эмаль ПФ никуда не годится. Краска начнет трескаться, не дожидаясь зимы… А мы здесь бренди балуемся. У вас — что, коньяк? Толян бесцеремонно лезет в пакет. — Шампанское — для Жеки. Водка… Давайте сначала бренди допьем, а потом уж за водку примемся!