Целых два дня бродили по лесам, катались по грязному озеру на лодке и любовались ночным небом. Сохранилась фотография: размытый фон, притворные улыбки. Вечера тянулись бесконечно, и говорить было не о чем. По ночам он видел пестрые и запутанные сны, утром в столовой горланили дети, носясь между расшитыми скатертями и посеревшими диванными подушками. И когда они поехали домой, он, к своему удивлению, только облегченно вздохнул.

— Придешь завтра? — спросила она.

— Куда?

Она не ответила.

— Ах да, — опомнился Юлиан, — прости! Конечно, приду.

День выдался ясный, ветер бился в окна его нового автомобиля, купленного совсем недавно: пришлось снова взять кредит, и ответственный за это человек в банке, как всегда, пошел навстречу. Андреа встретила его в дверях. В первое мгновение он едва узнал ее: лицо бледнее, чем накануне, словно девушка поменялась местами с менее интересной сестрой-близняшкой. В квартире оказались две скудно освещенные и пропахшие ароматическими палочками комнаты; на стенах скученно висели абстрактные картинки — тяжелые крашеные холсты с неразборчивыми подписями. Попугай, неожиданно спланировав к Юлиану на плечо, стал недовольно клевать его ухо.

— Это Клаудио, — представила хозяйка своего любимца.

Юлиан кивнул, поднял глаза, опять не узнал ее. На обеденном столе горела свеча, которая все норовила погаснуть и которую снова и снова приходилось зажигать. Когда они, вскоре после ужина, лежали в постели и он чувствовал под собой ее худенькое тело, вдруг совсем рядом раздался хриплый старческий кашель. Она спокойно сказала:

— Клаудио, замолчи.

Потом обняла его и что-то прошептала, но он не разобрал и твердо решил, что все только сон, и окончательно в это поверил, когда опять оказался в машине, наблюдая, как выплывают из темноты и снова исчезают фасады домов, как светящиеся буквы набегают друг на друга, как вспыхивают и меркнут витрины. А когда через полчаса нырнул под свое одеяло, тут уж развеялись всякие сомнения.

Он чуть не забыл про день рождения Вельнера. По дороге заблудился и приехал последним. Впереди выросла загородная вилла средних размеров, на лужайке торчали пухленькие гномы с тачками и лопатами, чугунная «В» косо сидела на воротах. Немного стесняясь, он вошел и столкнулся лицом к лицу с Мальхорном.

— Ого! Ну да лучше поздно, чем никогда, — язвительно заметил тот.

— Иногда и наоборот, — поправил Юлиан.

— Это почему же?

— Да так. Я только хотел сказать… — Он запнулся, но Мальхорн продолжал смотреть серьезно и вопросительно. — Иногда лучше вообще не приходить. Просто шутка!

— Но ведь вы на полном серьезе!

— Знаю… — Юлиан потер глаза. — Мне только подумалось… Я знаю! — Юлиан хотел прислониться к стене, но не нашел ее и растерянно озирался вокруг. Ни одного знакомого лица. — Мне только подумалось… что… иногда можно выразиться…

— Но вы выразились на полном серьезе! — Мальхорн поправил галстук.

— Как вы думаете, — прохрипел Юлиан, — попросить стакан воды — это прилично?

Мальхорн покраснел. На лбу нарисовались морщины.

— Еще увидимся! — буркнул он, отступил и растворился в толпе. Юлиан снял запотевшие очки и протер их краем пиджака.

Осмотрелся. Мужчины в серьгах, женщины с рыбьими глазами, старик в зеленых очках кивнул ему, Юлиан видел его впервые, но на всякий случай тоже кивнул; откуда-то доносились звуки рояля, в середине залы худая как соломинка дамочка пустилась в пляс, но никто не обращал на нее внимания. Чья-то рука легла ему на плечо, насмерть перепугав, — Андреа рассеянно улыбнулась и скрылась. Юлиан схватил первый попавшийся стакан — со следами помады по краям, но ему уже было все равно, — залпом осушил и отставил в сторону. А потом перед ним вынырнул Вельнер, высоко поднял брови и воскликнул:

— Отличные новости!

— Простите, что вы сказали?

— Мы едем в Италию, вы и я. Этой осенью. Небольшая конференция, ничего серьезного, почти как в отпуск.

Юлиану потребовалось несколько секунд, чтобы открыть рот для ответа, но Вельнер уже проследовал дальше.

Позже на улице он попрощался с Андреа. Та стояла возле своей машины, — глазки узенькие от усталости, — и вдруг ему снова открылась какая-то особенная и загадочная красота девушки. Юлиан рассказал ей о разговоре с Мальхорном.

— Кажется, ты никогда ничему не научишься? — заключила она.

— Чему?

— Ты никогда ничему не научишься, — повторила она.

Он ждал, но Андреа ни слова больше не сказала. Только кивнула на прощание, села в машину, завела мотор и умчалась. Он смотрел ей вслед; и даже когда машина уже давным-давно скрылась, все еще стоял на том же месте. Потом поднял воротник и прислонился к забору. Голова раскалывалась, жесткий забор впивался в спину. Через некоторое время глаза привыкли к темноте. Он снял очки и спрятал их в карман. И вдруг ни с того ни с сего ему подумалось, что все еще может устроиться.

— Только через восемь лет пропавший без вести официально признается мертвым. Надеюсь, это тебе известно.

— Я не пропал, я утонул. Доказательства налицо.

— Все равно. Если нет трупа — восемь лет.

— Но если есть письменное согласие близкого родственника, тогда гораздо раньше.

— А кто этот родственник?

Юлиан не отвечал.

— Ах вот ты куда клонишь. — Взволнованный Пауль сидел глубоко в кресле и в оцепенении, не моргая, смотрел на него. — Но если серьезно, Юлиан, что все это значит?

— Нам дана только одна жизнь. Ясно как день, и даже детям известно. Это, наверное, самое первое, что пытаются нам вбить в голову родители.

— Ну и что?

— У меня будет еще одна.

Пауль покачал головой:

— Допустим, но и это выгорит только с одного бока. Думаешь, у тебя получится стать кем-то другим. Нет уж, ты — молодой человек со слабым зрением, написавший плохую книгу о всеми забытом мыслителе эпохи барокко, да еще виновный в смерти матери. Вот ты кто, и останешься им навсегда.

— Если я повинен в смерти матери, в таком случае ты тоже.

— О, и даже больше твоего!

— Ты так говоришь, словно это пустяки!

— Пора бы уже понять, — перебил его Пауль, — как нелепы все твои попытки бегства. Хотя, если честно, это был смелый поступок, тогда. И угораздило же тебя приехать именно туда, где женщина попала под поезд.

— Я не знал, что это была женщина.

— Писали газеты. Да, собственно, все идет по кругу: ты вечно хочешь чего-то нового, а я не хочу ничего. И если подумать, добиться того или другого не так-то просто.

— Ничего не хочешь? Поэтому ты и занимаешься игрушками?