В ходе репрессий, последовавших за «кровавой пятницей», было арестовано и брошено в тюрьмы множество оппозиционных политиков, диссидентов и враждебно настроенных лиц – позже правительство признало цифру в тысячу сто шесть человек, – среди которых были два аятоллы, что вызвало у людей еще большее возмущение.

Мак-Айвер глубоко опечалился, наблюдая за заревом. Если бы не аятоллы, подумал он, особенно Хомейни, ничего этого не случилось бы.

Много лет назад, когда Мак-Айвер впервые приехал в Иран, он спросил у своего друга в Британском посольстве, что означает слово аятолла.

– Слово арабское, «аяталла(х)», и означает «знамение Бога».

– Так это священник?

– Вовсе нет, в исламе священников не существует, название их религии – еще одно арабское слово – означает «добровольное вверение себя Богу», покорность воле Аллаха.

– Что?

– Ну, – сказал его друг с улыбкой, – я объясню, но тебе придется запастись терпением. Во-первых, иранцы не арабы, а арийцы, и большинство из них – мусульмане шиитского толка, это такая изменчивая, иногда мистическая секта раскольников. В большинстве своем арабы – ортодоксальные сунниты, именно они составляют большую часть из миллиарда живущих сегодня на земле мусульман; эти секты иногда немного напоминают протестантов и католиков и воюют друг с другом столь же беспощадно. Но обе они имеют общие постулаты веры, что есть только один Бог, Аллах по-арабски означает «Бог», что Мухаммад, человек родом из Мекки, живший с 570 по 632 годы нашей эры, является Его Пророком, и что слова Корана, провозглашенные им и записанные другими на протяжении многих лет после его смерти, исходят непосредственно от Бога и содержат все наставления, необходимые в жизни как отдельному человеку, так и всему обществу.

– Все? Это же невозможно.

– Для мусульман возможно, Мак, сегодня, завтра, всегда. Но «аятолла» – это титул шиитского законоведа и даруется он единодушным волеизъявлением людей, собирающихся в мечети[10] – еще одно арабское слово, которое, как мне говорили, означает «место встречи, собрания», чем мечеть, собственно, и является, просто местом встречи, ни в коем случае не церковью, – этот титул даруется мулле, сочетающему в себе все те качества, которыми восхищается и которые стремится развить в себе любой шиит: набожность, бедность, ученость, однако только в отношении священных книг, Корана и Сунн – и умение вести людей за собой, с большим упором на это последнее умение. В исламе религия и политика не разделяются, такого разделения просто не может быть, и шиитские муллы в Иране с самого начала были фанатичными хранителями заповедей Корана и Сунн, фанатичными лидерами и, при необходимости, сражающимися революционерами.

– Если аятолла или мулла не священник, то кто же он?

– Мулла означает «господин», человек, который ведет молитвы в мечети. Любой может стать муллой при условии, что он мужчина и мусульманин. Любой. В исламе нет духовенства, оно полностью отсутствует, никто не стоит между тобой и Богом, это одна из его прекрасных сторон, но не для шиитов. Шииты верят, что после Пророка землей должен править харизматичный полубожественный правитель, имам, «предстоятель», который выступает посредником между человеческим и божественным – именно из-за этого и произошел великий раскол между суннитами и шиитами, и их войны друг с другом были столь же кровавыми, как войны Плантагенетов. Там, где сунниты верят в единодушие, консенсус, шииты готовы признать власть имама, если бы таковой существовал.

– Тогда кто избирает человека имамом?

– В этом-то вся проблема. Когда Мухаммад умер – кстати, он никогда не заявлял, что был кем-то, кроме смертного Пророка, хотя и последнего из них, – он не оставил ни сына, ни избранного им наследника, халифа. Шииты верили, что власть должна остаться за семьей Мухаммада, и халифом мог быть только Али, его двоюродный брат и зять, который женился на Фатиме, его любимой дочери. Но ортодоксальные сунниты, следуя исторически сложившимся племенным обычаям, которые соблюдаются и по сей день, считали, что вождем может быть только человек, избранный по всеобщему согласию. Они оказались сильнее, поэтому первых трех халифов выбирали народным голосованием; двух из них убили другие сунниты, потом – долгожданный день для шиитов – халифом стал Али, которого они ревностно почитают как первого имама.

– Они говорили, что он был полубогом?

– Был направляем Богом, Мак. Али продержался пять лет, затем его убили – шииты верят, что он принял мученическую смерть за веру. Имамом стал его старший сын Хасан, которого потом сбросил с трона узурпатор-суннит. Его второй сын, почитаемый двадцатипятилетний Хусейн, собрал небольшую армию против узурпатора, но был истреблен – принял мученическую смерть – со всеми своими людьми, включая двух малолетних сыновей своего брата и его собственных детей, пятилетнего сына и грудного младенца. Это произошло в десятый день месяца мухаррам в 650 году нашей эры по нашему летоисчислению, 61-м году по мусульманскому, и день мученичества Хусейна до сих пор отмечается ими как день траура.

– Это тот день, когда они устраивают процессии и бичуют себя, вонзают в себя крюки, умерщвляют плоть?

– Да, безумие, с нашей точки зрения. Реза-шах объявил этот обычай вне закона, но шиизм – религия страстная, нуждающаяся во внешнем выражении раскаяния и скорби. Мученичество в шиизме коренится глубоко, а в Иране оно почитается как святое. И борьба с узурпаторами тоже.

– Значит, битва началась. Правоверные против шаха?

– О да. И ведется фанатично с обеих сторон. Для шиитов мулла – единственный посредник в толковании божественного, что дает ему огромную власть. Он и толкователь, и законодатель, и судья, и учитель. И величайшие из мулл становятся аятоллами.

А Хомейни – это великий аятолла, думал Мак-Айвер, глядя на кровавое зарево над Джалехом. Все дело в нем, и нравится это кому или нет, все убийства, всю пролитую кровь, все страдания и безумства нужно положить у его порога, оправданы они или нет…

– Мак!

– О, извини, Чарли, – пробормотал он, возвращаясь к действительности. – Что-то я совсем задумался. Что случилось? – Он посмотрел на дверь в кухню. Она была по-прежнему закрыта.

– Тебе не кажется, что Дженни лучше увезти из Ирана? – тихо спросил Петтикин. – Дело, похоже, действительно пахнет керосином.

– Черт, да она не уедет. Я уж ей раз пятьдесят говорил, просил ее раз пятьдесят, но она упряма как мул, дьявол меня возьми, как твоя Клэр, – так же тихо ответил Мак-Айвер. – Черт, она просто улыбается и говорит: «Когда ты уедешь, тогда и я уеду». – Он допил свой виски, бросил взгляд на дверь и торопливо налил себе еще. Покрепче. – Чарли, вот ты бы с ней поговорил. Тебя она послу…

– Как же, послушает, черта с два.

– Ты прав. Эти женщины, черт побери, такое, черт побери, упрямство. Все они, черт побери, одинаковы. – Они рассмеялись.