первая успешная попытка переговоров, которая обошлась без кровопролития. Когда встреча закончилась, членов делегации окружили местные жители. Родные и близкие интересовались участью нескольких сотен заложников, находящихся в здании больничного комплекса, а также, о чём удалось договориться.

Министр внутренних дел Виктор Ерин обращается к жителям Будённовска:

Вы в этой ситуации ведёте себя мужественно, мы вам благодарны – местному населению – за вашу выдержку, за ваше спокойствие. Вот мы бы очень вас просили, чтобы вы не создавали трудностей. Мы понимаем, что вам тяжело, мы понимаем, что все мы переносим большое горе, но давайте будем все мужественными людьми, и дать нам возможность спокойно стабильно работать для того, чтобы выйти на самое разумное решение.

Мы с ребятами поняли, что нам нужно где-то базироваться. Днём мы заселились в дом № 293 на улице Красной. Он принадлежал чеченцу, который знал моих ребят и согласился помочь. В его доме мы организовали свой штаб и стали готовиться к следующему этапу переговоров с Басаевым. План был такой: вывести как можно больше заложников и начать подрывную работу с боевиками. За неё взялся Умар. Как я говорил, он был авторитетным в Шалях парнем, его знали многие. Втихаря, пока мы будем общаться с командирами, он должен переговорить с боевиками и склонить их сдаться.

Когда мы зашли в больницу в следующий раз, Умар пошёл по коридорам: «Саламалейкум, что вы тут делаете?» Многие отвечали: «Умар, что нам делать, мы не знали, куда точно мы едем». Правду они говорили или нет, я не знаю. «Сложите оружие, вас вывезут до границы с Ичкерией, дадут вам пенделя и пойдёте домой», – уговаривал их Умар. Мы выступали гарантами, и если бы пошло по такому плану, мы обязаны были проследить, чтобы обещание было выполнено. Боевики один за другим соглашались.

Мы собирались предложить штабу свой план решения проблемы. Мы проносим в больницу оружие – поскольку мы часто туда ходили, нас перестали досматривать – и ликвидируем командиров. Остальных отвозим обратно в Чечню. На нашем внутреннем совещании план был утверждён единогласно. Я волновался за Шарипа, для него это было непростым решением, но и он дал согласие.

Вечером я вёз журналистов на пресс-конференцию Басаева. Их деловито досмотрел боевик по кличке Малыш – лет двенадцати-четырнадцати, с закрытым лицом. Взрослые чеченцы отошли в сторону и наблюдали, как пацан, повесив автомат за спину, тщательно обшаривал карманы и сумки прибывших корреспондентов. Меня, как обычно, не обыскали. Потом чеченцы завели всех в больницу. Когда всё закончилось и мы вышли на улицу, я оказался рядом с руководителем «Альфы» Гусевым. Я спросил его: «Если будет штурм, какая перспектива?» – «Семьдесят процентов «альфовцев» ляжет, заложники – практически все», – ответил он. Я лишний раз убедился, что наш план – единственно правильное решение.

Итак, уже в первые сутки появился план ликвидации Шамиля Басаева и остальных командиров. Вечером к его разработке Попов подключил Владимира Чернобылова – генерала из оперативного штаба, начальника разведки Северо-Кавказского Военного Округа. Чернобылов план полностью поддержал. Но последнее слово – всегда за руководителем штаба. Михаил Егоров о плане Попова тогда ещё ничего не знал.

В полуподвале, куда после начала обстрела Басаев перенёс пресс-конференцию, находились мужчины, рассаженные по комнатам. В разговоре со мной Попов удивлялся: «В подвал спустились командиры. Я до сих пор не могу понять: там было полторы сотни мужиков, боевиков – от силы восемь. Неужели нельзя было навалиться и разоружить их? Почему эти сто пятьдесят человек не могли их задавить?»

Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно послушать Евгения Ульшина, который вместе с боевиком Магомедом Рамзаевым провёл там несколько дней и ночей. Полуподвал был полностью отрезан от остальной части здания, где хоть что-то происходило – появлялись переговорщики, работали врачи. Его называют самым страшным местом в больнице в дни захвата.

УЛЬШИН:

– Я попал в полуподвальное помещение. В нашей комнате были только мужики, два-три десятка человек. Женщины внизу тоже были, но их поместили отдельно, дальше. Комната напоминала малый спортзал с большими окнами на уровне земли. На окнах решётки. Чеченцы стояли у выхода, следили за нами. До поздней ночи, пока нас распределяли, чеченцы искали милиционеров. Когда они, наконец, отстали от нас, я тут же задремал. Места, чтобы лечь, хватало.

Ночью в коридоре вдруг раздался крик, началась какая-то заваруха. Кричал мужик, а боевики кричали на него. Позже я узнал, что это был армянин, который прорвался в больницу. Непонятно, как он прошёл через оцепление. Он громко звал свою жену. Чеченцы пытались его успокоить, раз пять говорили ему: «Успокойся, а то застрелим». Но он был выпивши, очень разгорячённый, буром пёр. Чеченцы отвели его в пустую комнату и расстреляли. К нам зашёл боевик и сказал: «Надо вынести труп. Нам нужны двое». Все сидели и молчали. Вызвались я и ещё один мужик.

Когда я зашёл в комнату, чеченец щупал армянину пульс. Сказал: «Нужен контрольный». Другой выстрелил ему в голову. Нам приказали вынести труп. Мы перетащили тело на носилки, понесли по коридорам, вынесли в палисад и положили рядом с мёртвым милиционером. Я заметил, что штанины у меня все в крови. Все дни я промотался с этой кровью.

Утром чеченцы убили ещё одного на глазах у всех. Это был казак – настоящий, который «за веру, за царя и за Отечество». Ему было лет двадцать семь. Он не боялся говорить им всё, что думает, потому что чувствовал себя в дерьме. Мы с нашей армией, с нашей правоохранительной системой вляпались в такое дерьмо! Меня это тоже бесило, но после того, как я увидел расстрел армянина, жить хотелось ещё больше. Я сидел и не высовывался. А казак забил на них и, главное, на себя. Он пререкался, огрызался. Им нужен был повод, чтобы его хлопнуть – дисциплина у них внутри была ого-го, просто так хлопнуть не могли. Они вывели казака на территорию больницы и вынудили бежать. Не знаю как. Когда он рванул, его расстреляли на глазах у всех – показательно, чтобы никто больше не выпендривался.

Меня зло взяло. Но я молчал, как баран. Путь из баранов только один – это путь казака. Я не был готов им пойти. Думал: положу я свою башку, а моё дитё и жену кормить кто будет? Государство обо мне сразу забудет. Но в тот же день я понял, что есть черта, которую я перейти не смогу, пусть лучше расстреляют.

Чеченцы обнаружили мента. Но почему-то не повели его на расстрел, а предложили: «Сделаешь,