На входе стоял человек.

– А где у вас командир? – спросил я.

– Зачем он вам?

– Надо решить вопросы производственного характера.

– Зайдите, сидит в ординаторской.

Я открыл дверь и увидел человек семь. Все они смотрели на меня.

– С кем мне разговаривать? Мне нужен старший.

– Доктор, а что вы хотите? – спросил меня крупный парень в военно-полевой форме (потом мы стали называть его Большим Асламбеком).

Я объяснил.

– Работайте, мы никому мешать не будем. Если будут мешать, скажите мне, помехи устраним.

Сидевший рядом бородатый чеченец, до этого смотревший на меня очень внимательно, тоже включился в разговор. Я понял, что это Басаев. Они разговаривали вежливо, решили важный для меня вопрос, и я немного успокоился. В этот момент раздался телефонный звонок. Звонили из штаба. Басаев стал договариваться о пресс-конференции. Ему, конечно, нужен был общественный резонанс, по телевизору шло враньё. Я услышал, что журналисты должны прийти в 12 часов дня.

Вернувшись, я сказал коллегам, что обо всём договорился, а потом пошёл на обход больных. Все пережили ночь, самые тяжёлые были стабильны. Это всегда очень хорошо.

Где-то через час отделение отмыли и оно стало более или менее похоже на прежнее. На стенах виднелись отметины от пуль, некоторые окна были разбиты. Людей оказалось даже больше, чем мне показалось ночью. Проходя по палатам, я видел на их лицах тревогу, страдание, страх. Некоторые женщины плакали.

Утром я внимательнее рассмотрел чеченцев. Их экипировка впечатляла: у каждого автомат, пистолет, на груди в разгрузке как минимум четыре-пять магазинов, на брюках спереди по два магазина на каждом бедре, ручные гранаты. На каждой разгрузке сзади капюшон, из которого торчат одна-две ручки противотанковых гранат. У многих заряженные РПГ[28], у каждого рация и обязательный традиционный кавказский кинжал. Рядом с ординаторской лежало безоткатное реактивное орудие, в коридорах и в других точках были установлены пулемёты ПК, в нашем отделении их было шесть.

После обхода я отправился в свой кабинет. У дверей стояли коллеги и что-то обсуждали, я присоединился к ним. Вдруг меня кто-то тронул за руку, я повернулся и увидел мужчину. Лицо его мне было знакомо. Он отозвал меня в сторону и сказал: «Спасите меня». Я отвёл его подальше от группы – заметил, что нас слушают. «Вы кто?» – «Я сотрудник милиции, ваш сосед». Я пригляделся и узнал в мужчине соседа по дому, криминалиста Анатолия Михайлова. Как же я могу спасти его, где спрятать, ведь все на виду? Но в его лице было отчаяние, я, кажется, взял его за руку и сказал: «Пошли». Завёл к себе в кабинет, открыл шкаф. «Вот моя рабочая форма, переодевайся и крутись всё время рядом со мной, старайся делать вид, что помогаешь». Он начал переодеваться и достал из кармана удостоверение. Я не знаю, как Толя дожил до утра – на милиционеров постоянно шла охота. Удостоверение мы спрятали.

Примерно к обеду мои медсёстры подкрасились, как-то подтянули фигурки. Испуг у них уже прошёл, они поняли, что сейчас никого здесь не убьют. У меня молодёжь работала, все симпатичные. Я говорю: «Девки, вы что творите? Сейчас зажмут где-нибудь в углу, два-три человека «шарахнут» вас, и вы орать будете. Кто вам поможет? Я приду, меня застрелят сразу же». А про себя думаю: так оно и будет. Тут как раз идёт Асламбек Большой. Я говорю:

– Асламбек, девушки у нас молодые, я боюсь такой-то ситуации. Крик начнётся, мне придётся вмешиваться, боюсь, что меня пристрелят.

– Сто процентов сразу пристрелят, как только рот откроешь, чтобы не узнали.

– А почему прям так сразу? – спрашиваю.

– У нас по закону за изнасилование – расстрел. Никто не захочет, чтобы их выдали.

Я, помню, засмеялся.

– Что, вот тут и расстреляют?

– Вот тут, – говорит, – прямо и расстреляют.

Я стою, улыбаюсь. Он говорит:

– Не веришь?

– Конечно, – говорю, – не верю.

Он достаёт из кармана брошюру и показывает мне: «Измена Родине – расстрел. Изнасилование женщины – расстрел. Мародёрство – расстрел». Дальше – список того, что разрешено. Если зимний период, а он раздет, ему разрешено в качестве контрибуции забрать тёплую одежду, какую-то сумму денег и продукты для разового питания.

– Ну очень похоже на устав Советской армии, – заметил я.

– А мы, – говорит, – ничего не меняли.

Он вытащил и показал мне свой военный билет.

Девчонки всё поняли, быстренько замазали себя, сделали неопрятный вид. К середине дня люди подуспокоились и начали разговаривать с боевиками. Я, помню, заговорил с женщиной, среди чеченцев их было трое. Она была экипирована как боевик, но носила санитарную сумку. Я спросил, кто она. Она ответила, что её зовут Белла, что она врач-терапевт. Рядом с ней лежал раненый боевик. Оказалось, это её муж. Его чеченцы называли Васильевич. Я поинтересовался, откуда у него такое отчество. Он сказал, что его отец русский, а мать – чеченка. Жил в Волгоградской области, по образованию учитель. Приехал воевать за Чечню добровольно, защищать своих родственников. У Беллы я спросил об их медицинском оснащении. Она ответила, что оснащение неплохое, показала мне импортные наборы и сказала обращаться, если будет трудно с медикаментами, помогут хоть немного.

Чеченцы объясняли людям, почему пришли, и мы их понимали. Но в то же время я чётко осознавал, что нас захватил враг. Враг, который, во-первых, другой по менталитету, во-вторых, уже полгода воюет. У него психология, характерная для любой войны, и ценности, отличные от ценностей мирной жизни. Наши жизни сейчас зависели от желания врага.

Во второй половине дня Анатолий Михайлов отозвал меня в сторону и сказал: «Анатолий Германович, я хочу подключить телефон в вашем кабинете к телефону в ординаторской и слушать чеченцев. Поможете?» Мы пошли ко мне. Когда Анатолий закончил и сел слушать чеченцев, в кабинет вдруг вошёл Асламбек Большой. «Что это? – крикнул он и подошёл к аппарату. – Что вы делаете?» Я начал бормотать, что мы подключили телефон, чтобы сообщить родственникам, что живы. Что подключили только что, но всё равно ничего не вышло. Он пристально посмотрел на Михайлова. Я напугался, что сейчас Асламбек раскусит Толю, и тогда его расстреляют. Не знаю, поверил он мне или нет, но развернулся и вышел.

По больничному радио начали передавать: при убийстве одного чеченца будет расстреляно десять заложников, при ранении одного чеченца – пять заложников, за сбежавшего врача – десять медработников, за сбежавшего заложника – пять заложников. Немедленному расстрелу при выявлении подлежат милиционеры, лётчики, офицеры, принимавшие участие в боевых действиях, чиновники. А дальше была информация, от которой я вздрогнул: также расстрелу подлежат лица, скрывающие