сел. Он спросил меня о количестве боевиков, об их вооружении. Я ответил. «А сколько заложников?» Я сказал: «В пределах трёх тысяч». – «А как вы считали?» – «Я не считал, просто-напросто знаю, сколько квадратных метров в моём отделении, а на квадратном метре сидят как минимум два-три человека. Ещё, – говорю, – есть в подвале, ещё на третьем этаже, не все оттуда ушли». Я сказал Степашину, что в случае штурма жертв будет очень много и попросил его отодвинуть штурм, продолжить переговоры. Тогда он сказал в ответ: «Вы не согласитесь стать моим посредником в переговорах и передать Басаеву моё предложение?» Я говорю: «У меня уже есть ответ на ваше предложение». – «На какое?» – спросил Степашин. «А вы озвучьте его». Он говорит: «Столько-то миллионов долларов, самолёт, вылет в любую страну, никакого преследования». Я отвечаю: «Именно эти требования Басаев ждал с вашей стороны и просил передать, что об этом разговоров быть не может». – «А что он предлагает?» – «Войска должны разойтись по разные стороны дороги Грозный—Гудермес: чеченцы – с одной стороны, российские – с другой. Прекратить всю стрельбу и начать переговоры». Степашин сказал: «Хорошо, я передам вышестоящим». Вообще, у меня сложилось впечатление о Степашине как о человеке, который понимает неизбежность больших жертв при штурме и способен искать другие варианты.

Я посмотрел на часы: было почти 8 вечера, а это время расстрела. Я сказал Костюченко: «Петь, звони Басаеву, а то ещё кого-нибудь пристрелят». Он позвонил (громкая связь была включена) и говорит: «Вопрос с журналистами решён, они приедут вместе с нами, мы задерживаемся для встречи с главой штаба Егоровым. Об этом нас попросил Степашин». Басаев жёстко ответил: «Немедленно возвращайтесь». Я подумал: «Ох, какой гонор». И мы, не дождавшись Егорова, начали выходить.

Я успел сказать Степашину: «Ради бога, позвоните в Останкино, чтобы прекратили врать, что боевики убегают. Никто не убегает, вы же прекрасно знаете, это настолько деморализует нас всех». Степашин при мне позвонил в Останкино, сказал, что боевики в больнице и что обстановка серьёзная. Там, видать, задали вопрос, сколько заложников, на что Степашин ответил: «Ну, человек 500».

Прибежав в автобус с журналистами, я увидел Петю Костюченко, который рассказывал им о происходящем. Вера Чепурина уехала в больницу на «уазике» раньше нас, чтобы не допустить расстрела, ещё раз предупредить Басаева, что журналисты едут. Трёх заложников, прибывших с нами на переговоры, в автобусе не было – ушли. Что они думали, я не знаю. К счастью, Басаев не стал расстреливать за их побег. Пришли журналисты, и он был удовлетворён.

Время шло, а автобус не трогался. Я спросил водителя, в чём дело. «Не могу без специального сопровождающего». Я вновь бегом в штаб, даже один тапочек потерял. В комнате переговоров стоял в задумчивости Степашин. Когда я начал ругаться, он быстро отдал распоряжение, отчитав кого-то. Я прибежал в автобус, но сопровождающий так и не появился. Тогда водитель махнул рукой и сказал: «Чёрт с ними, поехали».

Выгрузились мы около группы людей за два квартала от больницы и пошли пешком. Из этой группы к нам присоединился священник армянской церкви отец Михаил. Под рясой он прятал несколько палок колбасы, а в руках нёс десяток буханок хлеба для заложников. Это была единственная передача питания заложникам за эти дни. Я шёл впереди, и когда до входа на территорию осталось метров тридцать, впереди по асфальту что-то ударило. Послышался звук одного выстрела, тут же второго. Посмотрел назад – все целы. Снова стреляли наши. Чтобы не начали стрелять боевики, я замахал руками.

В больнице мы сразу прошли к себе, а журналистов на первом этаже проверяли чеченцы. Когда к нам на этаж поднимались последние журналисты, вдруг начался шквальный обстрел здания. Грохотали пулемёты, автоматы, гранатомёты, летела штукатурка и осколки кирпичей, бетона, дерева. Точно так же отвечали чеченцы. Все попадали на пол, в том числе журналисты. Начались пожары, вновь появились раненые, среди них наша Вера Чепурина. Налёт продолжался минут двадцать.

Вот как описывает эти минуты корреспондент «Известий» Николай Гритчин:

Наша экскурсия неожиданно прерывается вспыхнувшей ожесточённой перестрелкой. Звенят разбитые стёкла, плач в коридоре усиливается. Мы лежим на полу вперемежку с заложниками и боевиками. Последние матерятся на российских военных, которые обещали не стрелять. Как только наступает затишье, нас спешно переправляют в подвал.

Известия, 1995, № 110, 17 июня 1995 года

Для меня это был момент истины: завтра будет ад. Будет много раненых и убитых. Вопрос о том, буду ли я сам жив, как-то растворился в вопросе, будем ли живы мы. Я спросил у журналистов, которые побывали в Чечне: неужели и там вот так же бьют по больницам с больными и ранеными? Один из них посмотрел на меня и сказал: «Если вас накроют ещё “Градом”[29] или бомбами, это и будет настоящая Чечня».

Огневой шквал закончился, надо было работать дальше. Я пошёл по отделению. Повреждений техники и помещений стало ещё больше. Я был очень расстроен: ещё одного наплыва раненых мы можем не выдержать.

Кто-то уже оказывал помощь раненым, кто-то тушил возникшие пожары, журналисты ушли в полуподвал на пресс-конференцию с Басаевым. Было около девяти вечера.

ТЕЛЕКАНАЛ ОРТ, ИТОГОВЫЕ НОВОСТИ, 16 ИЮНЯ, 00.25

Ведущий Сергей Шатунов:

Итак, в течение четверга террористы сначала требовали в обмен на освобождение заложников вывести федеральные войска из Чечни. Затем, вероятно, поняв всю бессмысленность этого требования, стали настаивать на проведении пресс-конференции. Военные приняли это требование террористов во имя сохранения жизней заложников. Некоторое время назад стало известно, что около тридцати журналистов стали участниками пресс-конференции на территории помещения больницы, где находятся заложники. Что стало итогом этой пресс-конференции, нам пока не известно.

Вечерний обход больных я начал с милиционера Саши Журавлёва. В палате я замер: напротив Журавлёва лежал пожилой раненый чеченец. «А вы кто?» – спрашиваю. «Боевик», – ответил тот. Он посмотрел на раненого соседа и сочувственно покачал головой. Журавлёв спал. Не знаю, кто положил чеченца к милиционеру. Может, сами чеченцы. Если Александр заговорит в бреду, тот всё поймёт. Я осмотрел Журавлёва, чеченца и молча вышел. Переводить его было некуда, больница была забита. Будь что будет.

Оставалась надежда, что пресс-конференция поможет привлечь к нам внимание и штурмовать больницу не станут. Хотя в голове крутились слова Басаева: «Завтра будет штурм».

Требование Басаева закончить войну в Чечне и вывести войска, которое Анатолий Скорцов передал в штаб вечером 15 июня, на самом деле было известно штабу ещё с утра. Первыми, через кого оно было передано, были чеченцы