мире» с комичным восторгом, с каким Фукуяма воспевал конец истории. Но ведь плоский мир по Гефтеру – это синхронизация несовместимого! Плоский мир переживается людьми как слишком тесный для их взаимных различий. Эпохи прошлого спрессованы в малом пространстве планеты без опосредований и перегородок, не считая «умных стен» на границах. Нации толпятся, как зэки на пересылке. Они оскорбляют друг друга своими привычками и своим видом, начинается «беспредел». ИГИЛ и волна беженцев – только начало.

И. К.: Я хочу это представить. Когда исчезает история, оказывается, что мы и все прошлые времена живем в одном и том же идейном пространстве?

Г. П.: Да, чуть похоже на фильм «Вспомнить все». Масса разнородных проблем скапливаются в замкнутом объеме, где нет места маневру. Все – «современны», но внутренне дискоммуницированны. Образ единого человечества более невозможен, но и альтернативы ему нет. Каждый выдумывает себе «нормальное» человечество и «правильную» историю, свою «подлинную» родословную, тем самым усиливая общий беспорядок. «Суверенные убийцы» по Гефтеру и есть автохтоны плоского мира. Безнациональные агенты синхронизации, от Путина до последнего беженца.

И. К.: Скажем, существует исламское государство, которое живет в XVII веке – и оно абсолютно современно и нормально, подобно людям, живущим на Silicon Valley. В этом смысле, когда теряешь историческую идею прогресса, время уже не течет. Это как китайская пища – все блюда с самого начала стоят на одном столе.

Г. П.: Прекрасное сравнение, но добавь, что каждый раздумывает, не пригласили ли его к столу в роли блюда? России, например, сегодня так и видится.

Прежде родословные были размещены в пространстве всемирной истории. Но теперь у каждого свой исключающий других нарратив, и за него он стоит до конца. «Постисторический» Евросоюз, и тот требует признания своих нарративов за универсальную норму! Гефтер не застал авантюры «Новороссии», но успел отметить нашествие этносуверенов с вымышленными родословными на Кавказе и в Приднестровье. Он подчеркивал, что даже искренняя симуляция «голоса крови» ведет к настоящему, притом бесцельному кровопролитию.

Уход историзма лишил асинхронию людей креативности, с ее тонкими институтами опережения-отсталости наций, с подвигами толерантности к чужим. На пустое место приходит шок «схлопывания» – все живут рядом, фантазируя, будто обитают в разных вселенных. Чтобы не истребить друг друга, толерантности мало. Мультикультурность не выдержит. Люди должны, как Гефтер бы сказал, развивать талант дивергентности. Культивировать внутреннюю альтернативность, «институты» эмпатии, понимающей связи с другими. Развивать свои различия.

Гефтер настаивал, что непременное условие выживания России – суверенизация русских начал. Что потребует, между прочим, укрупнения русских земель внутри России. Гефтер напоминал, что современное региональное деление России, кажущееся стародавним, – сталинская новелла, административная фикция. Областную нарезку в начале 1930-х годов вводили для удобства учета и поимки беглых колхозников. Наши «регионы» – полицейские фикции, а не федеральные земли. Еще в Российской империи губерний было пять десятков, не более, пока поземельное разнообразие насильственно не унифицировали.

Не так России нужен «многополярный Мир», как Европе для выживания нужна многополярная Россия. Россия как мир в Мире. Но для этого все еще нет разработанной государственной модели. Слово «конфедерация» не подсказка, но ясно, что земли-суверены, по Гефтеру, русские и нерусские, связаны будут конфедеративно. Но в чем мотив и основание новой конфедеративности, неясно.

А Гефтер настаивал, что каждой русской земле нужно право войти в свои отношения с Миром. О, как мне все это не нравилось в начале 1990-х! Я был культуртрегер и централист, с аргументами от русской литературы – империя и свобода! А сегодня пришло то, что Гефтер предвидел, – история иссякла. Не потому, что распался коммунистический блок, а оттого, что истории в мире места нет. Исторический прогресс маневрировал в пространствах «отсталости». Когда целина истощилась, Homo sapiens должен придумывать себя по-другому.

Пока же мы уклоняемся и хватаемся за подделки и видимости. Имитируют принадлежность к «первому миру» глобализации, чтоб получить финансирование или глобальную аудиторию. Теперь кто угодно умеет изобразить что угодно. ИГИЛ практиковал спектакли ужаса: уничтожение древностей, экзотические казни, каких и не бывало в староисламском мире. Кремль нарочно оставляет отпечатки хакерских пальцев во всех странах мира, имитируя «мировое влияние». Все это лишь театр для мировых аудиторий, а чего хочет постановщик, понять нелегко: власти? денег? В креативной России студентки имитировали «исламизм», выманивая деньги у вербовщиков ИГИЛ. Teatro Mundi!

Теперь я вижу, что двадцать лет без Гефтера мной во многом потеряны зря. Я истратил их на политтехнологии власти, на Кремль, а следовало хорошенько продумать гефтеровскую проблематику русских неудач. Я соблазнился такой жалкой целью, как запустить сильный Центр еще раз! Мне следовало бы насторожиться еще в 2000 году, когда на выборах Путина у нас вдруг пошло слишком гладко. Если все вокруг так готовы к «новой сильной власти» – нова ли та вообще? И, кстати, сильна ли она? Сегодня это риторический вопрос – конечно, нет. Я помог народиться еще одной мутации русской слабости. А благодаря ей русские могут вновь остаться без государства.

И. К.: Я думаю, твоя проблема в России – какое государственное устройство сохранило бы русскую культуру? Это не проблема федерализации, согласен. И это не проблема конституционного устройства России – это проблема ее культурного устройства. Какой возможна Россия как постимперское тело? Между прочим, эту проблему решала и Европа в конце имперского периода, и ее тоже можно представить по-гефтеровски.

Г. П.: Сегодня для нас проблема возможности России в мире выглядит хуже, чем в последние дни Гефтера. Старик уходил на всплеске последней надежды – вдруг российская интеллигенция еще что-то может? Он допускал: нравственным подвигом, наподобие недавнего тогда диссидентства, интеллигент возобновит «мыслящее движение» XIX–XX веков. Движение меритократов к европеизации, свободе и множественности русской культуры. Но сегодня его призыв не к кому обратить. И менее всего к тем, кто еще именует себя интеллигенцией, но превратился в сетевую образованщину. Здесь гефтеровский финал, но не конец мысли и духовной личности Михаила Гефтера. Финал в том смысле, как понимал Иосиф Бродский, – предел вещи, обнажающий ее логос.

III

Преемник. Иная власть

Власть, власть и еще раз власть! «Преемник» был синонимом этого понятия, заместившего нам идею государства и картину страны ◆ Мы твердо знали, что заместить Ельцина не может просто кто-то другой. Должна прийти другая по стилю политика и завершить постсоветский период. ◆ «Чрезвычайное положение может вводить либо своя власть, либо страшная». ◆ На встречах в Кремле все чаще звучит рефрен «нужен интеллигентный силовик». ◆ Возникновение новой власти зависело не от личности кандидата, а от силы Кремля настоять на его избрании, переиграв остальных. ◆ Назначение Путина премьером 9 августа 1999 года стало отмашкой. Участники проекта могли начать действовать по плану, сложившемуся у нас в головах. ◆ Избиратель хотел, чтоб его кандидат шел во власть со стороны власти же. Из Кремля в Кремль, а не с