ее считаю своей, в моих рабочих блокнотах она появилась с 1998 года. Но мысль была на поверхности и могла прийти в голову кому угодно. Мы были в отчаянном положении и, перебирая конституционные резервы президентства, искали технические приемы. Вечной тревогой кремлевского проекта была нехватка государственной силы у центральной власти, ее инструментальный дефицит. Мы постоянно вели поиск «неучтенки». К несчастью, главное мы сожгли на прошлых выборах. В 1996 году многое строилось на убеждении антиельцинского электората, что Ельцин никуда не уйдет. Но второй раз в эту реку не войти, игра вскрыта. И хоть все были убеждены, что президент не оставит Кремль, их уверенность теперь работала против Ельцина. Его воля к власти возмущала. Она превратилась в улику, и на ней нечего было построить.

Тогда возникла идея обернуть сюжет в зеркально противоположный. Предрассудок о планах Ельцина пожизненно остаться в Кремле (ФЭП называл его «черным мифом о Ельцине») применить для маскировки стратегии кандидата власти. Еще в 1970-е, работая в дизайне, я усвоил правило: что нельзя спрятать, надо ярче подчеркнуть. Спрячем главную тайну преемника, а именно его окончательность, у всех на виду, как я прятал самиздат в пришитом к ковру кармане!

Черный миф о Ельцине мог сработать дымовой завесой, если президент-мишень, объект ненависти для врагов вдруг уйдет, прихватив их вражду с собой. Когда весной 1999 года накануне решающих выборов прошла генеральная ревизия тех малых ресурсов, которыми Кремль еще располагал, было решено, что досрочный уход Ельцина – сильный сценарный ход. Инструментальная бедность федеральной власти толкала на крайние средства. Ведь и эксперименты Кремля с медиаполитикой развернулись поначалу не от избытка коварства, а из нищеты государственного инструментария: у федерального центра не было денег и авторитета. Указам президента даже губернаторы подчинялись изредка с неохотой, зато центральную прессу и телевидение потребляла вся страна. Так слабый Кремль нащупывал новую силу, постоянно импровизируя с коммуникативностью.

И. К.: В моем представлении проблема не в том, что у Ельцина в 1998–1999-м была слабая позиция, а в том, что ему появилась альтернатива. И эта альтернатива выглядела сильной – я имею в виду союз Примаков—Лужков. Думаю, главное, что вам удалось, – сделать из них «старый режим», а из преемника Ельцина – «новый». Как это произошло? И почему вообще Путин стал означать «новый режим»? Что вы такого в нем увидели?

Г. П.: Не преувеличивай обдуманность любого тогдашнего шага. В конце концов, решение о преемнике, а тем более о досрочном уходе мог принять один только Ельцин. Мы всегда отслеживали соответствие своих сценарных идей «критерию БН» – приемлемы они ему лично или нет? У Ельцина не было сил править страной, но вполне хватило бы силы опрокинуть неприемлемый для себя план. Это он умел и любил делать.

После дефолта Ельцин отказывается от ставки на интеллигенцию и меритократов. Он решает, что следующий президент не будет похож ни на Немцова, ни на Кириенко. Не молодой реформатор, не технократ в очках, а крепкий мужик в погонах. Руководителем кремлевской администрации вместо журналиста Юмашева стал Николай Бордюжа – генерал, интеллигентно смотревшийся силовик. Но к тому времени премьером уже был другой интеллигентный силовик Евгений Примаков.

В сентябре 1998-го я участвовал в необычном голосовании по кандидатуре премьера на старой андроповской даче. Черномырдин не проходил – над Думой нависла угроза премьера Лужкова. Каждый написал на бумажке по три фамилии, бумажки кинули в кружку Юмашева. Мягкое рейтинговое голосование. Подсчитывая, Валя удивленно сообщил, что кто-то назвал генерала Лебедя – то был я. Моя тройка предпочтений была: Примаков, Маслюков, Лебедь. Победил Примаков.

И то, что президент сперва отнесся к нему с доверием, напугало многих в Кремле. Ельцин после дефолта 1998 года – человек, разочарованный в способности умников-журналистов создать что-либо государственно прочное. Он считал, что дефолтом (а прежде – скандальным «делом реформаторов» Немцова—Чубайса) интеллигенты его подставили. Об этом он говорил Примакову и пробудил дремавшие в том амбиции. Слово «силовик» стало трендом сезона. На встречах в Кремле все чаще звучит рефрен «нужен интеллигентный силовик».

И. К.: Вы делали Путина по модели Примакова.

Г. П.: Не сразу. Хотя «модель Примакова» часто анализировалась на мозговых штурмах у Михаила Лесина конца 1998 года. После Рождества на рабочем столе оставались две модели. Одна привычная – молодой реформатор, право-левый популист вроде Бори Немцова. Но на эту роль уже неудачно пробовали Сергея Кириенко.

Весной 1998-го Ельцин вдруг снял грузного Черномырдина и назначил премьером этого нижегородского яппи. Финансы были в катастрофическом состоянии, дело неслось к краху на бирже. Даже Немцов потерял веру в проект и, рассматривая мою политическую инфографику, бормотал: «Ох, Глеб, п…ц всему, если финансам п…ц!» Но для меня было важно, что Кириенко в полгода набрал 20 % президентского рейтинга. Это значило, что если крепкой предвыборной кампанией добавить еще 30 % – и вот вам президент России, господа! Такой мы видели схему будущих выборов: президент назначает премьера-преемника, преемник стягивает к себе 20–25 % властелюбивого электората, а яркая медийная кампания добавляет остальное. Но Примаков сам решил воспользоваться этой схемой, ведь он уже и так был премьером!

В стране кризис, и от премьера ждут действий. Ельцин нехотя предоставляет Примакову обширный коридор действий, какого он не давал никому, со времени тандема с Гайдаром в 1992 году. Так нашелся еще один элемент сценария, важное его уточнение – премьер действует в роли верховного регента. Примаков бешено набирал президентский рейтинг, быстрей Кириенко, и мы видим: наша модель работает! Одна беда: кандидат не наш.

И. К.: Что значит «не ваш»?

Г. П.: «Не нашим» он был не для меня, идейно всеядного, а для Ельцина и его близких. Как технолог я был равнодушен и просто ждал, кого назовут, чтоб его продвигать. Решите, что наш кандидат Никита Михалков? Ладно, пускай Михалков. Примаков? Да ради бога! Возникновение новой власти зависело не от личности кандидата, а от силы Кремля настоять на его избрании, переиграв всех остальных. Кремлевская команда боялась Примакова, вероятно, не зря, но этого уже не узнать. Ну а журналистская Москва прямо его ненавидела. Для меня это осталось загадкой, но факт, что старика-премьера журналисты терпеть не могли, а хамоватому Лужкову глядели в рот. В Примакове не было лужковского самодурства, он был умница, но в 1999 году выглядел гостем из догорбачевского космоса. Страдал от укусов прессы, которые так легко с юмором парировал Черномырдин. Примаков вечно ковылял к Ельцину с пачкой отксеренных карикатур на себя – жаловаться. Хуже нельзя придумать. Для Ельцина жалобы на журналистов были признаком слабости, даже когда он им втайне сочувствовал. То, что столичные масс-медиа отторгли Примакова, станет нашим важным ресурсом.

Едва начались бомбардировки Белграда и самолет Примакова развернулся в воздухе прочь от США, московская пресса взревела. Хотя в жесте премьера