Очень быстро Бомарше осознал важность той роли, которую он стал играть при дворе, и преисполнился гордости. Своего нотариуса, приславшего ему письмо на имя Карона, он резко отчитал за это, указав, что письмо долго гуляло по всему королевскому дворцу и едва не потерялось, потому что во дворце его знают только как г-на де Бомарше. Он воспользовался своим положением для того, чтобы отсрочить выплаты по прежним долгам, но вынужден был наделать новых, поскольку уроки музыки принцессам он давал бесплатно и при этом заказывал для них музыку и покупал музыкальные инструменты в кредит, который ему открыли, учитывая его положение при дворе.

Однажды Людовик XV захотел, чтобы Бомарше сыграл ему на арфе, он пригласил его к себе и, дабы никого не беспокоить, уступил бывшему ученику часовщика свое кресло, а ведь королевское кресло было священным местом, на которое никто не осмеливался пристраивать свой зад из опасения быть обвиненным в оскорблении его величества. Бомарше же счел подобную милость само собой разумеющейся; забыв об этикете, он позволял себе говорить все, что думал. Такая вольность нравилась наследнику престола, честнейшему человеку, который утверждал, что учитель музыки — единственный из придворных, кто говорит правду. И конечно же, Бомарше нажил себе множество недругов, которые изощрялись в том, чтобы подстроить ловушку этому несносному человеку. Но по части дерзости с Пьером Огюстеном не мог сравниться даже весь королевский двор Франции вместе взятый.

Как-то раз, когда Бомарше в приличествующем случаю парадном костюме собирался покинуть покои принцесс, один из придворных в присутствии многочисленных свидетелей обратился к нему, протягивая свои роскошные часы:

«Милостивый государь, не могли бы вы, столь хорошо знающий часовое дело, посмотреть мои сломанные часы?»

Вот оно что! Контролеру королевской трапезы решили напомнить, что когда-то он был подмастерьем часовщика! Прекрасно! Посмотрим, кто кого!

«Сударь, с тех пор как я прекратил заниматься этим ремеслом, я стал очень неуклюжим», — спокойно ответил Бомарше.

«Прошу вас, не откажите мне в моей просьбе!»

«Хорошо, но я вас предупредил о своей неуклюжести».

Бомарше взял часы, открыл, сделал вид, что рассматривает, и неожиданно выпустил их из рук, и те, упав на пол, разбились вдребезги.

«Я предупреждал вас, сударь, о своей крайней неуклюжести».

Бомарше вышел, оставив за собой последнее слово, а его недоброжелатель под общий хохот остался собирать с пола обломки своих часов.

К козням придворных присовокупилась клевета. Однажды принцессам донесли, что их учитель музыки плохо обращается с отцом, и выразили удивление, что они принимают у себя такого неблагодарного сына. Бомарше, узнав об этих россказнях, которые настроили против него принцесс, не стал торопиться с оправданиями. На следующий день он пригласил своего отца в Версаль и провел его по всему дворцу, не единожды попав на глаза принцессам, а вечером явился в их покои. Чтобы как-то поддержать разговор, одна из дочерей короля поинтересовалась у Бомарше, с кем это он целый день разгуливал по дворцу.

«С отцом», — спокойно ответил тот и попросил разрешения представить им старика. Карон-старший принялся расхваливать сына, и принцессы не просто вернули Бомарше свое расположение, а стали относиться к нему даже лучше прежнего.

Однажды недоброжелатели Пьера Огюстена подарили принцессам веер, расписанный картинками, воспроизводившими эпизоды их домашних концертов. Все персонажи были хорошо узнаваемы, но среди них не было Бомарше — о нем намеренно забыли. Принцессы обратили на это внимание Пьера Огюстена и, чтобы доказать ему свою дружбу, отказались от подарка. Но при дворе эту историю пересказывали совсем иначе: когда Бомарше увидел портрет принцессы Аделаиды, играющей на арфе, он будто бы воскликнул: «На этой картинке не хватает самого главного — портрета учителя!» — за что якобы окончательно впал в немилость.

Всем этим дворцовым сплетням можно было бы не придавать никакого значения, если бы они не стали прелюдией к более серьезным событиям, глубоко потрясшим Бомарше и вынудившим его рисковать жизнью.

После завуалированных дерзостей и салонных сплетен движимые ненавистью и завистью недруги Бомарше пошли еще дальше. По свидетельству Гюдена, однажды один из придворных, некто кавалер де С., нанес Бомарше оскорбление, за что последний вызвал обидчика на дуэль.

«Они вскочили на лошадей и отправились к стенам Медонского парка, где скрестили шпаги. Удача оказалась на стороне Бомарше: он вонзил свою шпагу в грудь соперника, но когда вытащил ее и увидел, что из раны толчками хлынула кровь, а враг упал на землю, его охватила такая жалость, что он стал думать лишь о том, чтобы спасти раненого. Вынув свой носовой платок, он заткнул им рану, чтобы не дать сопернику истечь кровью».

Рана кавалера де С. оказалась смертельной. Несмотря на то что участие в. дуэли каралось уже не так сурово, как во времена кардинала Ришелье, Бомарше попал, против своей воли, в крайне неприятное положение. Все же он отправился к хирургу и указал место, где находился раненый, чтобы врач как можно быстрее оказал ему помощь. Пока о дуэли никто ничего не знал. Кавалера де С. перевезли в Париж в одну из больниц. Бомарше аккуратно навел справки о его самочувствии и выяснил, что тому не выжить. Можно понять обуявший его страх. Но его дерзкий оскорбитель не раскрыл тайну дуэли и унес в могилу имя того, кто смертельно ранил его. Бомарше, не знавший об этом и терзавшийся угрызениями совести, хотя действовал в рамках самозащиты, решил открыться принцессам. Те, узнав об обстоятельствах дела, рассказали о нем отцу.

«Сделайте так, чтобы об этом ничего не было слышно», — приказал Людовик XV.

Поскольку этот трагический случай не получил огласки, провокации против Бомарше продолжились. Как-то на балу за карточным столом один знатный вельможа по имени де Саблиер занял у Пьера Огюстена 35 луидоров. Потерпев три недели, Бомарше потребовал вернуть ему долг. Саблиер пообещал расплатиться на следующий день. Прождав еще три недели, Бомарше послал должнику письменное напоминание. Не получив на него ответа, он отправил третье напоминание, потребовав в ультимативной форме вернуть долг, и пригрозил, что если в течение двадцати четырех часов он не получит своих денег, то привлечет упрямого неплательщика к третейскому суду.

На этот раз г-н де Саблиер соизволил ответить: в своем послании, изобиловавшем орфографическими ошибками, этот вельможа в презрительном тоне сообщил бывшему часовщику Карону, что его не волнуют ни угрозы последнего, ни то, что у того кончается терпение, и намекнул, что инцидент может быть разрешен с помощью дуэли. Бомарше, все еще находившийся под впечатлением трагической дуэли с кавалером де С., ответил следующее:

«Своим письмом, посвященным известной вам проблеме, имею честь довести до вашего сведения, что в субботу утром я буду ждать у себя дома исполнения вашего третьего обещания. Согласно вашим словам, вы не уверены, что вам удастся сдержать свое негодование. Уже по запальчивости вашего послания можно судить о том, что вы не очень хорошо умеете владеть собой, но в ответ я говорю вам, что не буду обострять эту неприятную ситуацию, в которую мы попали отнюдь не по моей вине, и постараюсь сделать все возможное, чтобы избежать глупостей. Заверяю вас, что если в ваши намерения входит вместо честного объяснения довести дело до крайности, во что я не хотел бы верить, несмотря на вашу горячность, выраженную в письме, то вы найдете меня, сударь, в полной готовности ответить на оскорбление, что я изо всех сил старался предотвратить. И я не боюсь со всем моим почтением вновь заверить вас. сударь, в том, что являюсь вашим смиренным и покорнейшим слугой.