почка, то же самое происходит и с мирами-плодами. Они погибают, но дают начало новым ветвям великого Древа Жизни, на которых произрастут новые плоды…

Все наши представления об окружающем мире держатся либо на жизненном опыте, либо на сопоставлении с известными нам предметами и явлениями. Потому неудивительно, что Древо Жизни Симур представлял огромным деревом, которое растет в стороне от Леса, а Создателя и Хранителя — великаном, обитающим на этом дереве. Хуже обстояло дело с planetami, то есть мирами-плодами. Как на круглом плоде может расти Лес, а в нем жить древолюды? Они бы сразу свалились! Не лучше выходило у юного древолюда с energiei добра и зла. Если energiei можно питаться, значит, это что-то вроде еды? А если это так, то при чем здесь добро и зло?

Если Сигнальщик огреет плетью по хребтине за твою нерадивость — это зло или добро? С одной стороны, зло, да еще какое! От плети остаются рубцы, которые потом еще долго чешутся. А с другой стороны, удар плетью напоминает о долге перед Городом — следовательно, направлен к добру! Вот старухи с их подлыми проклятиями — это самое настоящее зло, без всяких сомнений! Да только кому могут они служить пищей? Ими даже пауки-людоеды брезгуют! Ведь если planety питать только старухами, она и в самом деле быстро сгниет, как писклягоды под дождем. Нет, какая-то дурацкая получается картинка: мир-плод, пожирающий старух…

От всех этих размышлений у Симура голова пухла. Он предпочитал заниматься делом, а не бесплодными рассуждениями. К счастью, почти все его свободное от ведения домашнего хозяйства время занимала «трехкрылка». Под руководством колдуна юный древолюд выискивал в Лесу самые длинные и гибкие жерди, чтобы вязать из них раму, добирался до наиболее широких листьев опахальника, иногда рискуя сорваться с тонких веток, на которых те росли. Немало терпения требовалось, чтобы надергать нужное количество древесных волокон для мочального хвоста, но труднее всего было сплести из мертвых лиан длинный и прочный жгут, который должен будет удерживать «трехкрылку» во время подъема.

За всеми этими хлопотами юный древолюд подзабыл о том, что на этом довольно ненадежном с виду изделии он должен будет однажды подняться сам. Осгут говорил, что для начала они запустят большую «трехкрылку» без груза, затем с грузом, и только потом попробуют поднять на ней Симура, но все равно ученику колдуна как-то не верилось, что несколько связанных друг с другом веток с натянутыми между ними листьями способны что-то, кроме самих себя, вознести над Верхними Кронами Леса. Это было похоже на легенду, одну из тех, что Сказители слагали еще в те времена, когда Город не походил на трухлявую колоду.

Наконец взошло солнце, в чьих лучах Симур начал соединять разрозненные части будущей «трехкрылки» в единое целое. Осгут если и помогал ему, то только советами, палец о палец не ударив, чтобы непосредственным участием облегчить труд ученика. Последнему пришлось попотеть. Жерди ни за что не хотели держаться вместе, то и дело норовя рассыпаться, а когда юный древолюд ценой неимоверных усилий все же превратил их в некое подобие решетки, возникла другая закавыка: как прикрепить к ней жесткие листья опахальника? Для шитья женщины Города использовали волокна поскоблянки, из которых пряли тонкие и прочные нитки, но они могли порвать края листьев. Пришлось проклеить их смолой.

Изрядно намучившись, к закату Симур собрал воедино увеличенное подобие «трехкрылки», которую они с Осгутом запускали много солнц назад. Его изделие мало походило на игрушку колдуна, и представить, что такая штуковина тоже способна взмыть в небо, было сложно. «Большую трехкрылку» решили испытать следующим солнцем. После заката юный древолюд от волнения долго не мог уснуть, хотя и очень устал. Впервые в жизни он сделал что-то такое, что нельзя было ни съесть, ни сунуть себе под задницу — нечто из иной жизни. Быть может, древолюды, которые обитают в других селениях, давно уже летают на таких штуковинах?

Симур не заметил, как уснул. Во сне он видел «большие трехкрылки», которые парили над Лесом, а древолюды висели на их мочальных хвостах, будто сноблохи в гривах балаболок, и верещали, точно певуны.

В лучах раннего солнца изделие юного древолюда казалось нелепым кособоким сооружением. Хотелось сбросить его к Корням и навсегда забыть об этой затее, но Осгут внимательно осмотрел «большую трехкрылку», попробовал ее на изгиб, хмыкнул и остался доволен. Теперь ее нужно было доставить на поляну. Это само по себе оказалось нелегкой задачей. Штуковина ловила перепонками из опахальника ветер и вырывалась в самый неподходящий момент.

Это немного пугало Симура, но и радовало тоже. Он чувствовал в творении рук своих упругую силу, способную увлечь за собой если не вверх, то вниз. Конечно, юному древолюду вниз не хотелось: его манила ослепительная глубина небес. Очутившись на просторной поляне, он опять засмотрелся на громадный лоскут сияющей синевы, что нависал над Лесом, но колдун не дал своему ученику ротозейничать. Теперь они поменялись ролями. Разматывать жгут пришлось Симуру, а Осгут крепко держал в руках строптивую решетку «большой трехкрылки», жужжащую под ветром, как стая мухлей. Причем колдун не просто держал ее на своих неимоверно вытянутых руках, а рванул вдоль поляны бегом.

В какой-то миг жгут едва не вывернулся из пальцев юного древолюда, пришлось налечь всем телом, чтобы удержать взбрыкнувшее изделие. Осгут крикнул: «Приготовиться!» — и тут же отпустил перепончатую решетку. «Большая трехкрылка» рванулась вверх, но, ограниченная длиной жгута, заметалась из стороны в сторону. «Трави помалу!» — крикнул колдун, но Симур его не понял. Кого травить?! Зачем?! Тогда Осгут подскочил к нему, выдернул у него жгут и начал потихоньку высвобождать его, давая возможность изделию подниматься все выше и выше. Лианы, из которых был сплетен жгут, натянулись так, что, казалось, еще немного, и они лопнут.

«Большая трехкрылка» уже не рвалась в вышину, покачивая мочальным хвостом, она парила — торжественно и величаво. Юный древолюд всем своим существом хотел быть сейчас вместе с ней, но его учитель вдруг начал безжалостно стаскивать летучее создание с небес, а чтобы ученик не бездельничал, велел ему сматывать свободный конец в кольцо. Не прошло и нескольких десятков мгновений, а усмиренное изделие уже лежало среди плотно сплетенных между собой веток, которые и образовывали поляну. И тут произошло такое, отчего Симур на миг утратил дар речи. Осгут подскочил к решетке и пнул ее в перепонку, отчего та треснула и провисла лохмотьями.

— Что ты наделал! — накинулся на него ученик. — Она же летала!

— Хлам! — буркнул тот. — Летала она…