Решаюсь. Выезжаю с парковки, разворачиваюсь и торможу у остановки, опуская стекло с пассажирской стороны:

– Привет, тебе куда?

Мальчик напуган и озадачен.

– На Твардовского…

– Садись, я тебя подкину. Мне по пути.

– Спасибо, не надо. Я автобус подожду.

– Ты замерз, поехали!

– Нет. Я автобус…

– Почему?

– Я… я… У меня нет денег. У меня проездной на автобус. Что вам нужно?

– Слушай, мне нужно домой. Могу тебя подбросить. Какие деньги? Тут ехать десять минут. И мне по пути, говорю же.

– Я хожу на карате, вот с тренировки еду…

– Это отлично. Если на нас нападет маньяк, защитишь нас обоих.

Мальчик открывает дверь машины заледеневшими пальцами. Садится в салон, обнимая двумя руками рюкзак, убирает в карман наушники, на меня не смотрит. Я привычно блокирую двери, он вздрагивает.

– Ну чего ты боишься? – мне даже смешно.

– Я просто… Мне непонятно… Зачем вам… У меня нет денег!

– Ну что ты заладил «деньги-деньги». Я что, похожа на бомбилу? Я вижу: стоит человек, замерз. А мне по пути. Как тебя зовут?

– Ну ладно, – он осторожно искоса взглянул на меня. – Иван меня зовут.

– Привет, Ваня.

Мальчик улыбается и снимает капюшон. Ну, точно, лет пятнадцать, не больше. Худющий, уставший.

– Мама говорит, что никто сейчас не делает добро просто так, даром. Всем что-то нужно. Те люди, которые хорошие, они хорошие не просто так, а зачем-то.

– Мама твоя так говорит?

– Да. Она нас с братом одна растит. Говорит: «Я жизнь прожила, я лучше знаю». Она в онкологической больнице работает. В столовой.

– Думаю, ей просто тяжело вас двоих тянуть. Она от усталости так говорит.

– Да, ей тяжело. Она все время уставшая, злится. Там коллектив сложный. Заведующая столовой мясо себе забирает, творог и консервы. А им, простым поварам, не дает. Им разрешает брать домой только еду, которая для больных. Мама говорит, это нечестно. А я думаю, что уносить из больницы еду в принципе нечестно, неважно, мясо или суп.

– Ваня, ты умный мальчик.

– Мы питаемся диетически. Невкусно, но полезно. Многое протертое.

Но у нее зарплата маленькая, если еду не носить, не выжить. А я есть это не могу.

– Ты правда очень худой.

– Ничего. Я скоро буду зарабатывать, ползарплаты маме отдавать, а на вторую половину покупать себе вкусное и вредное. Гамбургеры там, картошку фри, сникерсы.

– Ты хороший сын. Обязательно помогай маме.

Ваня замолчал, посмотрел в окно.

Паркуюсь около его дома. Говорю:

– Ну-ка, открой бардачок.

– Зачем?

– Открой-открой.

Ваня открыл бардачок и оттуда вместе с документами выпал «Сникерс».

– Возьми, Вань, этот вредный «Сникерс» и съешь его с удовольствием. Это подарок.

– Опять просто так?

– Именно.

– Правда? Спасибо. Он как раз внутри из двух батончиков состоит. Я один сам съем, а другой брату отдам. Он тоже любит…

– Ты, Ваня, не только хороший сын. Ты еще и хороший брат.

Он надежно запихивает шоколадку в рюкзак и смотрит на меня.

– Еще раз спасибо. До свидания?

– Погоди. Знаешь, я хочу, чтобы ты знал: люди делают добро просто так. Твоя мама большая молодец, но из-за того, что ей очень тяжело, она пока не может замечать, как много хорошего вокруг. А его действительно много, Вань. У нее как минимум два замечательных сына. И это ее счастье.

Ваня отвернулся, посмотрел в окно, часто моргая.

– Мама очень старается зарабатывать, потому что очень любит вас с братом. И эта еда – ее зарплата. Ты ешь, Вань…

– Я в школе ем.

– Ты и дома ешь. Не обижай маму. Ты худой, она наверняка переживает, ругается на тебя, что не ешь.

– Откуда вы знаете?

– У меня тоже есть сын. Она любит тебя, Ваня, очень. И не зря. Ты вырос отличным, умным парнем. Ты сейчас станешь маме помогать, ей станет полегче, и она сможет поверить в то, что люди вокруг не все такие плохие, как заведующая столовой. Мир вокруг замечательный. Ты, главное, можешь замечать это сам и помочь заметить маме. И тогда она отдохнет и перестанет злиться. Мир лучше, чем мы о нем думаем, Вань.

– Зачем вы меня подвезли? – он резко обернулся и пытливо посмотрел на меня блестящими от слез глазами.

– Зачем? Чтобы я не ехала домой и не думала, как там тот бедный мальчик, дождался ли автобуса, не замерз ли? Я же эгоистка, я хочу спокойно лечь спать и не думать о замерзающих мальчиках на остановке.

– То есть люди делают добро для других, но как бы для себя?

– Именно так.

– Значит, мама права? Хорошие люди хорошие не просто так. Они сами рады быть хорошими.

– Твоя мама права. Не забудь сказать ей, что любишь ее, когда придешь.

– Она, наверно, уже спит. Ей на работу к пяти утра. Завтрак больным готовить.

– Ну, завтра скажи.

– Завтра скажу. Спасибо, – сказал Ваня, выходя из машины.

– Спасибо, что подвезла? – подмигиваю Ване.

– Спасибо, что… подвезла, – улыбается он в ответ, машет и скрывается в подъезде.

Хороший мальчик Ваня…

Море – это стихия.

И любовь – это стихия.

Иногда это легкие ласковые барашки волн у берега, а иногда – бушующий девятибалльный шторм.

Иногда – медовый месяц, а иногда – пустые ночи, захлопнутые двери и девятибалльные скандалы.

Об этом надо помнить, когда входишь в море. Или когда входишь в любовь.

Стихия – это неподвластность. Это когда все идет так, как должно, а не так, как ты задумал.

Когда Лада была маленькая, обратная волна чуть не утащила ее в море. Она сама плохо помнит тот день – мама скупо делилась подробностями.

Лада купалась одна, прыгала в высоких волнах, но взрослым казалось, что все безопасно и под контролем: ребенок умеет плавать, плюс все происходит совсем рядом с берегом. А через минуту Ладу уже тащило вглубь, и она, парализованная страхом, даже крикнуть толком не могла, что не играет, скрываясь в волне и выныривая из нее, а правда тонет, а силы заканчивались, и соленая вода во рту затопила возможность позвать на помощь.

Папа побежал в море прямо в одежде, когда Лада не вынырнула. Она видела сквозь толщу воды, что он бежит, но сил держаться на поверхности совсем не осталось. Казалось, папа так близко, но в то же время так далеко, и он так долго бежит к ней, а дышать больше нечем…