его мысли и выше приподнял руку Нима со свечой.

– Уронишь – нам всем хуже будет.

Ним не стал ничего спрашивать. Все дни, прошедшие с его отъезда из Стезеля, стали для него одним сплошным тягучим, страшным и нелепым сном. Он давно перестал пытаться понять, что происходит и куда они идут. Руки Энгле крепко поддерживали его, не давая упасть, огоньки свеч маячили в темноте красными путеводными звёздами, и Ним просто доверился – Серебряной Матери, Золотому Отцу и, на всякий случай, мысленно попросил помощи у Господина Дорог.

Глава 5

Лесной хозяин

Князь строго-настрого запретил мне увозить княжича в лес или просить иной помощи лесовых. Отчего-то он как огня боялся чар нечистецей, но гордился тем, что его сокол знается с ними. Я не мог с ним спорить, но никто не запрещал мне разведать самому.

Костерок прогорел, я засыпал уголья прелыми листьями и землёй. Мы с Рудо съели свой нехитрый ужин и теперь терпеливо ждали. Я поглядывал на Огарька. Мальчишка спал беспокойно, вздрагивал и что-то бормотал, я не прислушивался. Ни к чему впускать себе в голову чужие тяготы, со своими бы разобраться.

Смарагдель медлил не со зла, он и не думал испытывать наше с Рудо терпение. Для того, кто сотни лет правит самым тёмным из лесов, часы не значат ровно ничего. Нельзя таить обиду на тех, кто так же далёк от людской жизни, как вольная рыба далека от душных птичьих гнёзд. Лесовой явится, но когда – знает лишь он сам.

К моему облегчению, ждать слишком долго не пришлось. Я и так был напряжён: ещё бы, не ищу помощи для хворого княжича, а вожусь в лесу с деревенским воришкой. Бросить бы его здесь да снова поскакать на поиски знахаря! Но что-то держало меня, приковывало к мшистой земле. А может, я просто искал себе оправдания.

В верхушках закружил ветер, на нас посыпались сосновые иглы и мелкие ольховые шишки. Я ухмыльнулся, гадая, в каком обличье явится Смарагдель на этот раз. Лесовые и водяные – великие мастера перемены обликов, а у Великолесских лесовых и вовсе бесконечный запас лиц и тел. Они сами решают, перед кем как явиться – и явиться ли вообще. Могут зайти в деревню плешивой лисой, встретить путника гнилым пнём, напугать охотника яростным туром, а перед девушкой предстать высоким красавцем в богатых одеждах. Есть у каждого лесового излюбленный облик, который он принимает чаще всего, и могут они дурить друг друга и встречных людей, меняя обличия, словно щёголь – наряды.

Прямо передо мной из земли вдруг вырос широченный ольховый пень, обхватом что стол в княжьем зале. Из чащи выскочили лешачата и лесавки, весёлые, беззаботные, как весенние птахи. Знали, что друг пожаловал, а если бы чуяли врага, налетели бы скопом, защёлкали бы острыми зубами; не разорвали бы, конечно, но запугать до седых прядей запросто могли бы. Рудо завилял хвостом, а я тяжело вздохнул, когда увидел, что плутовки-лесавки тащат бочонки с брагой, миски с грибами и пышные хлеба. Собирал для меня яства, значит. Не удастся быстро уйти.

Я угадал. Смарагдель избрал своё любимое обличье, и передо мной появился статный молодой мужчина – красивый, но не той нежной красотой, от которой млеют юные девушки. Для меня он не стал сильно стараться и оставил неестественно яркие изумрудные глаза, которые горели на его резковатом лице, как печные угли, в коротких волосах торчали тонкие рога, похожие на заострённые веточки, а чёрные пальцы перерастали в длинные когти цвета сажи. Конечно, если б он решил явиться незнакомцу, то подготовился бы с большим тщанием. Лишь цвет кожи отличал живого человека от притворившегося нечистеца: у лесовых кожа неизменно отливала лёгкой зеленцой, а у водяных – сероватой голубизной.

– Хвала Серебряной Матери, ты снова пожаловал в мои владения, друг Лерис.

– Кречет, – поправил я. Конечно, Смарагдель снова станет называть меня истинным именем, данным при рождении, хотя бы чтобы просто подразнить меня.

Лесовой хитро ухмыльнулся и медленно, церемонно протянул мне узкую чернопалую длань. Я не стал манерничать, шагнул к Смарагделю и стиснул его в медвежьих объятиях. Рудо повизгивал, как малый кутёнок, и тыкался лобастой башкой Смарагделю в лицо.

Лесовой мог бы запросто переломить все рёбра и самому могучему из воинов, смертный никогда не потягается силами с нечистецом, но я не боялся, что Смарагдель навредит мне. Он сжал меня в ответ – ровно так, чтобы объятие было по-дружески крепким, но не болезненным.

– Мои дети приготовили стол, – проговорил он. Смарагдель даже в человеческом облике напоминал мне дерево. Голос его был скрипуч, а движения неторопливые, плавные. Так стонут стволы в злую бурю, так колышутся ветви на ветру: с оттяжкой, с могучей ленцой.

– Погоди поить меня брагой, – хмыкнул я. – Сначала проверю, действительно ли ты передо мной, старый друг, или кто другой надел твою личину.

Смарагдель мигнул и покорно сделал шаг назад, показываясь во всей красе. Серебряная Мать подсветила его причудливое одеяние, украшенное перьями неведомых птиц и мелкими самоцветными камнями.

Я затеял эту проверку скорее по привычке. Никто не посмел бы вторгнуться в самое сердце Смарагделевых владений и прикинуться хозяином. Я потянул за ремешок, обнимающий мою шею, и вытащил из-под рубахи грубый камешек, густо-багровый, как свежая людская кровь. Поднёс к глазам и посмотрел на лесового сквозь мутноватое каменное тельце. Верно всё. Никто не пытается меня обмануть. Я кивнул и спрятал оберег.

– Недоверчив, как олений вожак.

– И потому до сих пор живой.

Смарагдель неторопливым жестом пригласил меня к пню-столу, на котором шустрые лесавки расставили нечистецкие яства, мало чем схожие с человеческими. Расставили и отбежали, спрятались за деревьями, а сами тайком поглядывали на меня и хихикали, озорницы. Лешачата были посмелее, не таясь, глазели на нас с Рудо угольками глаз. Хоть и видели нас не единожды, всё равно любили на живого человека подивиться. Я улыбнулся им и указал рукой на стол: угощайтесь, мол, дети хозяйские.

Лесавки и лешачата появлялись в лесах по-разному и различались между собой и внешностью, и способностями. Были среди них родные дети лесового и лешачих – такие тоже могли менять обличия, только в точности притвориться человеком не сумели бы. Придёт время, и отец отправит их верховодить маленькими чащами и перелесками. А были и призванные – заколдованные парни и девушки, над чьими изголовьями в своё время зажёгся огонёк. Такие, как братец Летавин. Они-то почти ни на что не годились, так, лишь для мелких поручений да для толпы, заблудших путников пугать. У лесового могли родиться дети и от союза с человеческой девушкой, да только полукровки не приживались в лесу, их выменивали на живых человеческих младенцев, а младенцев заколдовывали в лешачат – сколько убыло, столько и прибыло. Меня всегда удивляло, что заколдованный человек может жить в лесу, а сын лесового и человека – нет. Говорят, подменыши в человеческих домах не дотягивали до зрелости, так и истлевали, истосковавшись своим полулесным, полулюдским сердцем до смерти, не поняв, чего им больше хочется: в лесу плясать или среди людей жить.

Кто из лешачат посмелей, те ринулись к столу и налили себе по кружке браги. Некоторых я помнил, кого-то видел впервые. Мне нравились эти чудные юнцы, дикие, как неприкормленные птахи, востроглазые, длиннорукие. Кто хвостат, кто рогат – а каждый по-своему хорош особенной, нечистецкой красотой, понять которую могут, наверное, лишь те, кто много лет смотрит на нечистецей без их людских личин.

Я видел, что Смарагдель изучает глазами спящего Огарька. Изучает, а ничего мне не говорит – ждёт, когда я пригублю браги и отведаю пирога с орехами. Красавица-лесавка поднесла мне кружку, я бережно принял угощение из зелёных девичьих рук и благодарно улыбнулся. Наготу лесной жительницы скрывали только длинные незаплетённые волосы и ожерелье из шишек. Мне потребовалось всё моё самообладание, чтобы не заглядеться на Смарагделеву дочку, хотя я знал, что он не будет против, если я захочу уединиться с ней или с любой другой.

От