казалось, не было никакого дела до четверых юношей.

– Хорошо, – улыбнулся Ним. – Тепло, чисто и красиво. Из города в город можно добраться за полдня пути. Люди улыбчивые и приветливые, на торгах можно купить всех дивных яств, о каких мечтаешь.

– У нас тоже красиво, – возмутился Энгле. – И люди хорошие, когда им жить хорошо. Вон на торг тоже сходи. Не хуже, небось, чем у вас.

– От хорошей жизни люди жиреют и глупыми становятся, – злобно процедил Велемир. – Я жизнь тебе спас, а в вашем Царстве кто бы помог такому оборванцу? У вас все на платье смотрят да на пояса расшитые.

– В Царстве бы со мной такого не случилось, – возразил Ним. – Да и ты тоже смотришь на мою одежду, раз заметил, что я оборванец. Скажи лучше, что за чудесные свечи у тебя? Раз даже пьянчуги не пожалели на них последних монет.

Велемир расправил плечи, загордился.

– Мои свечи рассказывают нечистецам, что водяной мне покровительствует. Оттого и не тронут тех, кто эти свечи зажигает. Потому и на нас не напали, а вот возницу сгубили.

Ним подумал, что, возможно, помог ещё и соколий камень – девушка ведь сказала, что лес не тронет. Но спорить со свечником не стал.

– Почему водяной покровительствует свечнику? Как вы можете быть связаны?

Ним ощущал себя будто в причудливом сне. В Царстве он и представить не мог, что будет говорить с кем-то о нечистецах так же свободно, как о живых людях. Дивное диво! И до чего же странно.

– Водяной крутит мельницы, – пояснил Велемир. – Мой отец мелет муку. Водяные и пасечникам помогают, следят, чтобы дождь пчёл не мочил, а за помощь берут дань сладкими сотами. Если уже дружен с водяным, если выпросил у него позволения поставить мельницу на его ручье, то отчего же пасеку не завести? Наш водяной целует свечи, которые отец опускает одним концом в ручей, и остальные нечистецы знают: не трожь того, кто такую свечу зажжёт, иначе не избежать разборок с верховным.

– С тем, что в Русальем Озере, – добавил Энгле. Велемир согласно кивнул.

Разговор о водяных смягчил свечника, он перестал хмуриться и даже слегка зарумянился. Ним почти перестал его опасаться.

– Скоморохи! – воскликнул кто-то. – Скоморохи приехали!

Все, кто был в состоянии что-то слышать и понимать, обратились в слух. Снаружи доносилось нестройное бренчание музыкальных инструментов. Ним устало повёл плечами. Такую безыскусную игру в Царстве не услышишь, а если кто и осмелится играть на улице, толком не научившись, ни за что не осмелится просить за своё выступление денег. Однако никто, кажется, не разделял его мнение.

Посетители кабака – те, кого ещё держали ноги, – потянулись к окнам и выходу, пьяные лица светились искренним любопытством и предвкушением дивного зрелища. С удивлением Ним заметил, что Энгле тоже тянет шею, прислушиваясь к музыке, и даже хмурый Велемир насторожился.

– Скорей идите, не то всё пропустите, – бросил на ходу хозяин кабака, торопясь к выходу. Объёмистое брюхо колыхалось перед ним, как набитый соломой мешок.

– Пойдём, посмотрим, – выпалил Энгле, умоляюще глядя на товарищей. – Сто зим скоморохов не видал! Когда ещё доведётся?

Велемир сухо кивнул.

– Пойдём. Свечи берите с собой.

Ним хотел запротестовать, уйти отдыхать в снятую комнату, но перед глазами снова всплыло освежёванное лицо возницы, и вновь вспыхнувший страх не позволил ему остаться одному. Ним с неохотой встал, морщась от боли в ногах и рёбрах, сгрёб свою свечу пятернёй и поплёлся вслед за Энгле и Велемиром. Обкромсанный мальчишка тоже, как ни странно, потащился к выходу, всё так же молчаливо и не поднимая головы.

На площади перед кабаком собралась, наверное, целая деревня. Мужчины, женщины, старики, дети – все в грубоватой, простой одежде, кое-где украшенной вышивкой, некоторые – в странной плетёной обуви, какой Ним никогда не видел в Царстве, иные и вовсе босиком. На обветренных, простодушных лицах читался чистый наивный восторг.

Неряшливая музыка превращала вечер в разнузданный балаган, взбивала тишину, как молоко взбивают в масло еловой мутовкой, и Ним сам стал изо всех сил тянуть шею, будто больше всего на свете желал увидеть ряженых.

Никакой сцены не было – место будущего выступления отгородили по сторонам бочками, слева и справа на высоких шестах покачивались фонари. Скоморохов оказалось пятеро: двое плясали, двое играли на дудке и гуслях, а один просто стоял посреди отгороженной бочками площадки и молча смотрел себе под ноги. Лица всех пятерых закрывали грубые деревянные маски с нарисованными оскаленными улыбками, а некогда пёстрая одежда изрядно обтрепалась – скоморошья братия явно знавала лучшие времена.

Ним видел представления в Царстве – шуты выступали в специальном округлом сооружении с высоким купольным потолком, артисты носили роскошные костюмы, расшитые мелким стеклярусом, переливающимся ярче огней, когда на них падал свет, а зал украшали гирлянды из цветных флажков и длинные пёстрые ленты. Унылые ободранные скоморохи, которым так радовались жители деревни, походили на шутов из воспоминаний Нима так же, как уличный воробей походит на павлина при дворе знатного вельможи.

Ним полагал, что ничего достойного его внимания не произойдёт, но он ошибся.

Поначалу всё шло предсказуемо. Скоморохи играли свою музыку, и мелодия бесконечно повторялась, шла неровными кругами, вгрызаясь в мысли, двое танцоров плясали, но как-то ломано, словно их тела были такими же деревянными, как маски на лицах. Отчего-то Ним чувствовал себя неуютно: в повторяющейся музыке, в скованных плясках и необъяснимом бездвижии пятого скомороха было что-то чуждое, непонятное, вселяющее тревогу. Зато неизбалованные зрелищами деревенские радостно хлопали в ладоши и смеялись, дети и вовсе взвизгивали от восторга. Энгле стоял бок о бок с Нимом и тоже не сводил глаз со скоморохов.

– А к нам в деревню пару раз заезжала труппа с ручным медведем и маленьким кукольным театром. Те в гильдию, наверно, входили, а эти – нет. Потому даже шарманщика с гаером не наняли. Нищие скоморохи, ну ты видал?

С каждой минутой выступления Ним чувствовал себя всё неуютнее. Ему совсем не нравились эти шуты. Совсем.

Представление затягивалось, никак не обретая развития. Одни и те же движения, одни и те же ноты – по кругу, ни громче, ни тише, ни скорее, ни медленнее. Деревенские женщины радостно хлопали в ладоши, отбивая такт, мужчины начинали скучающе мяться, не дождавшись интересного зрелища, зато дети, отцепившись от матерей, дерзко шныряли прямо перед бочками и тянули ручонки к полусонным скоморохам.

Ним не сразу понял, что произошло. Хмельной парень, решивший перебраться через бочки на скоморошью сцену, вдруг захлебнулся криком, упал на землю и задёргался. Над ним склонился один из танцоров, припав к лицу юнца прорезью маски. Он подскочил к парню с такой стремительностью, в какой его ни за что нельзя было заподозрить, глядя на вялый танец.

Завизжали женщины, заметались мужчины. Скоморошья музыка оборвалась, шуты с неожиданным проворством бросились в толпу, вцепляясь руками в шеи и лица зевак. Раздались вопли, брызнувшая кровь выглядела почти чёрной в тусклом свете фонарей. Какой-то крепкий мужчина кинулся на скоморохов, но его тут же опрокинули навзничь, и он больше не поднялся. Один из шестов с фонарём упал, пролитое масло вспыхнуло, пустые бочки запылали высокими кострами. Ним рванул в сторону, но наскочил на чью-то спину, его с силой толкнули, и он точно не устоял бы на ногах, если бы Энгле не схватил его за плечо.

– Свечи, – произнёс прямо над ухом голос Велемира. Он мимолётно щипнул фитиль Нима, и на конце свечи заплясал огонёк. – Идём. Скорее.

Свечник быстро и не таясь зашагал обратно к кабаку, лишь раз оглянувшись на своих товарищей.

Ужас кусал Нима за пятки, подгоняя. Он едва сдерживался, чтобы не броситься вперёд Велемира. От страшных, нечеловеческих криков, раздававшихся за спиной, перехватывало горло и перед глазами всё вспыхивало кровавым огнём. Ним боялся, что если он оглянется, скоморохи точно бросятся на него, разорвут шею и выпьют горячую кровь. Сперва такая спокойная деревенька обратилась кипящим котлом, в котором бурлило варево из страха и ярости.

– Сюда, – скомандовал Велемир и нырнул в темноту за кабаком.

– Нас выдадут свечи, –