Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она переставила чашу поближе к Тунуве. Обожженная глина в тишине комнаты громко стукнула по столу.
– Одни способны обуздать в себе вкус к мирским радостям. Таковы мы с тобой, Тунува. Впервые застав тебя с Эсбар, я испугалась, что в страсти ты потеряешь себя. Ты доказала, что я ошибалась. Ты знаешь, когда отведать вина, когда отставить чашу недопитой. – Настоятельница улыбнулась, но на сей раз в ее улыбке не было теплоты. – Другие же, Тунува… готовы упиваться сладким вином, пока не захлебнутся.
Узловатым пальцем она опрокинула чашу. Солнечное вино растеклось по столу и жидким медом закапало на пол.
4
ВостокПришелец проспал два дня. К тому времени, когда Думаи вынесла его из снежной бури, на пальцах у него вздулись волдыри, холод обжег нос и щеки.
Унора немедля взялась за дело. Прожив столько лет в горах, она умела спасти любую часть тела, если только та еще не совсем отмерла. Она переодела незнакомца и понемногу отогрела его помороженную кожу.
Горная болезнь грозила ему кашлем. Летом больного спустили бы вниз, но, пока не сошел снег, ему приходилось терпеть. Как и гостье из клана Купоза, которую Думаи видела всего два раза, мельком и издалека. Не имея сил добраться до вершины, та оставалась во внутренних покоях.
Думаи была бы рада ее приветствовать, но мать приучила ее никогда не приближаться к придворным. «Дворец – ловчая сеть, в нее попадаются и самые малые рыбешки. Лучше тебе держаться подальше от этих тенет, – предостерегала Унора. – Храни чистоту ума, стремись мыслями ввысь, и однажды ты займешь мое место».
В ее словах был смысл. Всякий, кто бывал при дворе, уверял, что тот полон сплетен и коварства.
Покончив с привычными делами, Думаи решила проведать не отходившую от пришельца Унору. Шествие за нее пришлось возглавить Думаи. На крыльце она стянула сапоги, сменила их на комнатные туфли и прошла к больному.
Ей встретился Канифа с котелком в руках.
– Как наш гость? – спросила Думаи.
– Шевелится временами. Наверное, скоро проснется.
– Тогда почему у тебя такой встревоженный вид?
Морщинка у него меж бровей пролегла глубже обычного. Канифа оглядел коридор.
– Наша придворная гостья, – понизив голос, заговорил он, – по слухам, расспрашивала о великой императрице: как нравится той жизнь в храме, не думает ли вернуться?
– Она правила всей Сейки. Паломники всегда любопытствуют о ней.
– Но эта – из честолюбивых Купоза. Она, возможно, добивается расположения великой императрицы или хочет втянуть ее в заговор, – ответил Канифа. – Я буду за ней приглядывать.
– Да уж. Не сомневаюсь, тебе будет приятно приглядывать за такой красавицей.
Канифа вздернул густую бровь и слабо улыбнулся:
– Ступай к своей матери, Думаи с Ипьеды. – Он пошел своей дорогой. – Она очистит тебя от столь приземленных мыслей.
Думаи, входя в комнату, скрыла улыбку за волосами. Она поддразнивала Канифу, но, по правде сказать, тот никогда никем не увлекался. Его единственной любовью была гора.
Путник лежал на тюфяке, укутанный до подбородка, с греющей клеткой в ногах. На вид ему было за шестьдесят, в густые волосы вплелась седина, смуглое лицо строго застыло.
Унора, не отходя от него, следила за чайником. Пока в храме были гости, ей приходилось даже вне служения носить покрывало девы-служительницы.
Дева-служительница обучалась у верховной служительницы и представляла ее лицо. Если верховная неизменно принадлежала к императорской семье, деве-служительнице благородное происхождение не требовалось. Ее тонкое покрывало символизировало водораздел между земным и небесным царством.
– Вот и ты. – Унора хлопнула ладонью по полу. – Садись.
Думаи, подогнув колени, села рядом:
– Вы узнали, кто он?
– Судя по вещам, солеходец. – Мать указала на блюдо, полное раковин редкой красоты. – Он ненадолго приходил в себя, успел спросить, где он.
Для солеходца у него была на удивление нежная кожа. Эти странники, блюдущие древние святилища, умывались только морской водой и одевались лишь в то, что находили на берегу.
– А восходительница? – спросила Думаи. – Вы узнали, зачем она явилась под самую зиму?
– Да. – Унора сняла с крючка закипевший чайник. – Ты понимаешь, я не могу открывать ее секретов, но она приняла некое решение и боится, что оно вызовет скандал при дворе. Ей нужно очистить мысли.
– Может, я могла бы утешить ее беседой? По-моему, мы почти одного возраста.
– Ты добра, но она ищет моего совета. – Унора налила кипятка в чашку. – Не заботься о ней, мой воздушный змей. Гора – вся твоя жизнь, и ты нужна ей целиком.
– Да, матушка.
Думаи бросила взгляд на солеходца. По хребту проскребло холодом. Он не только пришел в себя, но уперся взглядом ей в лицо и смотрел так, будто узрел водяного духа.
Унора тоже заметила и напряглась:
– Почтенный незнакомец. – Она, с чашкой в ладонях, встала между ним и дочерью. – Добро пожаловать. Ты в Верхнем храме Квирики, я его дева-служительница.
Неизвестный молчал.
– Горная болезнь… может помутить зрение. Ты меня видишь?
Думаи стало не по себе.
– Я хочу пить, – заговорил наконец.
Голос был низкий и грубый. Унора поднесла чашку к его губам.
– Голова у тебя будет пока совсем легкой, – предупредила она, пока солеходец пил, – и живот теснее обычного.
– Спасибо тебе. – Он утер рот. – Мне снилось, что боги призывают меня с этой горы, но, как видно, я слишком слаб, чтобы ответить на призыв.
– Не твоя слабость, а воля горы не допустила тебя выше.
– Ты добра.
Унора отошла убрать чашку, и больной перевел взгляд на Думаи.
– Кто это? – спросил он.
– Одна из певиц богов.
Думаи ждала, что Унора добавит подробностей, но та молча заваривала свежий имбирь.
– Прошу прощения, – обратился к Думаи незнакомец. – Твое лицо показалось мне знакомым.
Он протер глаза:
– Ты права, дева-служительница, это, должно быть, от горной болезни.
В коридоре скрипнули половицы.
– А вот и Канифа, – обрадовалась Унора. – Он принес тебе одежду.
Она снова обратилась к Думаи:
– Ты поможешь Тироту нарубить еще льда?
Думаи медленно встала, столкнулась в дверях с Канифой и пролетела мимо так, что он невольно оглянулся ей вслед.
– Что тебе снилось?
Думаи не открывала глаз. Она стояла коленями на циновке, распластав ладони по бедрам.
– Опять снилось, что лечу, – сказала она. – Над облаками. Я ждала, что опустится ночь.
– Что сядет солнце и взойдет луна?
– Нет. Там уже была ночь, хоть и безлунная. – Думаи попробовала объяснить по-другому: – Я ждала, когда звезды сойдут с небес. Откуда-то знала, что они должны сойти ко мне.
– Сошли?
– Нет. Никогда они не сходят.
Великая императрица кивнула. Она сидела на подколенной скамеечке, как часто сиживала в холодные месяцы.
Когда-то она, императрица Манаи, была проницательной и любимой – пока неведомая лекарям болезнь не сделала ее хрупкой и не спутала мысли. Когда немочь ее стала явной, ей ничего не оставалось, как отречься в пользу сына, удалившись на гору