Примерно за год до описываемого события в Госкомитете на должности заместителя начальника отдела появился некто Сергей Михайлович Беспрозванный. Его сразу невзлюбили. И то правда, человек он был неприятный: грубый, беспардонный, высокомерный. Откуда он взялся, толком никто не знал, зато каким образом попал на высокую должность, знали все. Беспрозванный относился к могучей, вызывающей общую зависть категории «зятьёв». Правда, родственные связи его не поднимались так высоко, как у Аджубея, зятя Хрущёва и главного редактора «Известий»: он был женат всего лишь на дочке инструктора идеологического отдела ЦК, причём того подотдела, который курировал нехудожественную кинопромышленность. Но этого было вполне достаточно, чтобы товарищ Беспрозванный вёл себя так, как, наверное, не позволяли себе Голдвин вместе с Майером на своей собственной киностудии в Голливуде.

Казалось бы, что мне до него: я рядовой сотрудник одной из подчинённых ему киностудий, между нами огромная бюрократическая дистанция… Но и мне приходилось самым непосредственным образом сталкиваться с его наглостью. Дело в том, что одним из направлений, которыми занималась наша студия, были так называемые заказные фильмы. Это значило, что по заказам разных ведомств мы делали учебные, просветительные, рекламные и прочие фильмы, называемые на профессиональном жаргоне «заказуха». Писать сценарии для этих фильмов считалось делом непыльным, выгодным: специалист-консультант расскажет тебе, что, зачем и для чего, ты запишешь по возможности человеческим языком — и порядок. И вот новый начальник Беспрозванный облюбовал себе этот источник дохода. Он отмечал в плане студии (который, кстати сказать, сам утверждал) наиболее хлебные темы, звонил директору студии и говорил: «Это мне. Понятно?» И наш директор отвечал: «Понятно». Затем директор вызывал редактора и говорил ему: «На эту и эту темы авторов не ищи». Редактор знал, что это значило, ему тоже было «понятно». А значило это, что в один прекрасный день, который ничего общего не имеет с производственным планом, через специального курьера будет доставлена стопка исписанной бумаги, которую редактор обязан считать сценарием. Эти листочки постараются всучить для производства фильма режиссёру, который будет кричать редактору: «Какой это сценарий, здесь ни один съёмочный объект не описан! На что фокус наводить?» И редактору самому придётся всё переделывать от начала до конца и потом ещё писать дикторский текст. А редактором заказной тематики был в ту пору я…

Но возвратимся к Валерию Залмансону. До того как его выгнали, он работал в Госкомитете под непосредственным началом Беспрозванного. Была это довольно неприятная работа, начальник помыкал им, как мог. Надо сказать, что, в противоположность Беспрозванному, Валерий (или, как мы его звали, Лер) был человеком лёгким, весёлым, приветливым — что называется, рубаха-парень. И вот однажды, отправляясь с женой в цековский санаторий, Беспрозванный среди множества наставлений и поручений оставил Валерию и такое: когда на утверждение поступит производственный план киностудии, выбрать в нём самую богатую тему, то есть чтобы фильм был подлиннее и с большим тиражом, и сообщить немедленно телеграммой в санаторий. «Какая тема — неважно. Что про технологию бетона, что про ловлю сардин — мне всё равно, я опытный журналист». И уехал. А Валерий выкинул такой номер: через несколько дней послал ему телеграмму: «Название темы «Кадум», шесть частей, заказчик Химстрой. Телеграфируйте согласие». И точно, на следующий день пришёл ответ: «Темой кадум согласен. Прошу сообщить студии. Беспрозванный».

А если прочесть «кадум» наоборот, получится…

Вся кинопромышленность умирала со смеху. Наверное, добрую неделю никто не работал, все обсуждали казус под кодовым названием «кадум» и отыскивали всё новые подробности. Злорадствовали все, включая комитетское начальство, поскольку «зятёк» успел досадить людям и там. Этим, видимо, и объясняется сравнительная мягкость наказания: Залмансона не выгнали на улицу, а объявили ему выговор и перевели с понижением к нам на студию, то есть в обычное место ссылки всех провинившихся и ненадёжных.

На студии его встретили как доблестного рыцаря Ланцелота, победившего дракона. Хотя в действительности никого он не победил, скорее наоборот, но всё же публично обозвал дракона… этим… кадумом. В нашем редакторском цеху он сразу стал своим человеком, со всеми установил добрые отношения. На домашних вечеринках и в шашлычной на Тверском бульваре Залмансон был душой застолья, сыпал анекдотами, изощрялся в тостах, пародировал начальников. Но не только анекдотами он завоевал наши сердца. Как-то публично оборвал некого антисемита, коих на студии было немало.

Я уже говорил, что состав студии отражал изгибы партийной политики. Время от времени партия указывала ВГИКу, главному поставщику творческих кадров, что среди оканчивающих это заведение недостаточно много представителей рабочего класса, трудового крестьянства и национальных республик, а всё больше сынки из столичных интеллигентских семей. ВГИК срочно набирал молодых людей «из низов» и из республик, и статистика на время начинала выглядеть вполне удовлетворительно. Но через несколько лет эти «неоинтеллигенты» приходили на работу в кино, и тут выяснялось… Как бы помягче сказать?..

Нет-нет, были, конечно, и такие самородки из народа, как Шукшин, или такие нацкадры, как Иоселиани, но на каждого из них приходились десятки абсолютно не склонных к творческому труду скобарей с высшим образованием, принятых в институт исключительно по анкетным данным. Что с ними делать? Их отправляли на нашу студию, но здесь выяснялось, что и в этом второсортном деле они не орлы… А сами эти «неоинтеллигенты» искренне негодовали: что происходит, я окончил ВГИК, стал профессионалом с высшим образованием, я член КПСС, идеологически выдержан и предан кому нужно — в чём дело? Почему меня считают второсортным и не дают ходу?! Не иначе, имеет место заговор. Ну а кто эти заговорщики, которые ходу не дают русскому партийному таланту, нетрудно сообразить. Это они… Засели, понимаешь, повсюду, и только своим, только своим!..

Все инстанции заваливали письмами о еврейском заговоре в кино. Авторы этих документов всегда были готовы повторить свои идеи и в устной форме, на студии, прилюдно. И вот одному из них дал отпор наш Лер Залмансон, когда тот громко поносил евреев во дворе студии, рассчитывая, как всегда, на полную безнаказанность. Лер оборвал его, назвал бездарью и завистником, обругал неприличными словами и пригрозил набить морду. Борец с еврейским засильем поперхнулся от неожиданности и замолчал. Евреи тихо радовались, обнимали Лера (в сторонке, чтобы никто не видел), а на следующий день в шашлычной пили за его здоровье. Сам герой вёл себя с подобающей скромностью — на моём месте, мол, каждый… и так далее. Но это, увы, было явной неправдой, потому что на его месте побывал, наверное, каждый работник нашей студии, и еврей, и русский, а вот только один Залмансон укоротил хулигана. Мы торжествовали и восхищались его поступком. Прямо еврейский Ланцелот!

Как я понял со временем, это была золотая пора нашей жизни на студии. Позже пришли настоящие беды. Они были связаны с начавшейся эмиграцией которая так или иначе коснулась каждого советского еврея. И неважно, собирался он (она) уезжать в Израиль или оставался преданным патриотом социалистического отечества и клеймил позором уезжавших — сам факт еврейской эмиграции вносил нечто принципиально новое в жизнь советского общества. Впервые кто-то осмелился громко, открыто сказать: «Плевал я на ваше “светлое будущее”, хочу приличного настоящего. Выбираю капитализм». Вместе с тем появился реальный мотив для ограничений и преследований: как же их можно куда-либо допускать, они возьмут и уедут? Это вполне реально, это вам не кровь в маце и не всемирный заговор!