А вдруг поздно ночью раздастся звонок в дверь, или оживёт телефон, который так долго молчит? А если заворкует пейджер, номер которого раньше знал весь бомонд? Ещё год назад его помнили многие, а сейчас позабыли. Ну, и плевать, чему суждено прийти, то придёт — и злое, и доброе…

* * *

Но ничего не произошло, и Аня долго лежала на диване, вдыхая обожаемый аромат «Шанели». Ей не хотелось шевелиться и искать пульт управления телевизором. Лень было даже крикнуть, чтобы позвать няню дочери и, по совместительству, медсестру, гречанку Катю Асланиди. Катя была с ребёнком в детской, но приближалось время кормления, и в любом случае Машеньку нужно было принести сюда.

Странно, но Аня оказалась сумасшедшей матерью, чего сама от себя не ожидала. А уж, тем более, не представляли её в таком качестве многочисленные знакомые. Немощь и боль не мешали Ане в первый месяц жизни Машеньки кормить её по десять-одиннадцать раз в сутки, по первому требованию, в том числе и ночью. Ребёнок всё время лежал рядом; и как только он начинал хныкать, высовывать язык, вертеть головой, Аня тотчас просыпалась, расстёгивала сорочку. В эти минуты она забывала о своём увечье, следила только за тем, правильно ли Машенька берёт грудь, удобно ли ей сосать, если мамочка лежит, и не нужно ли перебраться в кресло-каталку.

По совету Кати, закончившей медицинское училище в Крыму, Аня лечилась от мастита компрессами из магнезии, холодного творога и жареного лука.

Аня подолгу смотрела, как дочка наблюдает за крутящейся музыкальной каруселью и внимательно слушает музыку, сопровождающую движение мобили. Теперь уже Машенька тянулась к этим фигуркам, пыталась их хватать и раскачивать. Катя советовала вскоре купить ей развивающий коврик с пищащими аппликациями. Аня на всё соглашалась, хваталась за каждую возможность угодить своей крохе, которая уже была умницей и красавицей, вопреки всем кошмарным медицинским прогнозам.

Катя Асланиди была уверена в благотворной силе «купальского огня» и цветка папоротника, который принёс Ане богатство и счастье. Принёс, несмотря на то, что Аня пока могла передвигаться, кроме коляски, только на ходунках. Но она тренировалась, лечилась, проходила курсы массажа, даже собиралась летом ехать в Китай для реабилитации. И почти забыла об отправленном в психушку Звягине. Мать Ани пожалела, что негодяй так дёшево отделался. Самое Ане было на него наплевать — она думала только о Машеньке.

Возможно, в бешеной любви к ребёнку была доля эгоизма. И сама себе Аня была интересна только как мать этого чудесного младенца. Но вот именно сейчас почему-то не хотелось прижать к себе дочку. Наоборот, Аня пугалась этого неизбежного свидания, словно проснулась нечистой, недостойной. Фабрицио явился из той, навсегда ушедшей жизни, и увёз Аню с собой в гондоле. Надо будет спросить у Кати, что может означать такой сон. Судя по охватившему душу волнению, по витающей в воздухе непонятной тревоге, Фабрицио явился не к добру.

Аня зажгла торшер, нащупала на своём одеяле голую кошку Валенсию, похожую на летучую мышь без крыльев. Раз в четыре месяца Валенсия рожала исключительно страшных, тоже голых котят, которых Катя весьма выгодно продавала. Котята были горячие, и Аня развлекалась тем, что пускала этих уродцев ползать по своему телу. Ей всегда было холодно, и только соприкасаясь с природным теплом, Аня чувствовала, как в её полупарализованное тело возвращается жизнь. Она верила в силу природы и чувствовала, что Валенсия и её котята, вылизывая бесчувственные Анины ноги и вечно холодные руки, помогают выздоровлению. Благодаря, в том числе и кошкам, Аня всё-таки начала понемногу ходить, перестала кричать по ночам от боли и совершенно успокоилась — до сегодняшнего дня.

— Идите, идите ко мне, ушастики!

Аня, улыбаясь, вытащила мяукающий выводок из корзинки и пересадила себе на грудь, на живот, на ноги. Расстегнув шёлковый халат и блаженно щурясь, Аня вспоминала минувшее лето — холодное и дождливое.

Мать забрала её к себе на дачу, где закармливала клубникой и смородиной, томатами и свёклой. Нашла в посёлке двор с козами, носила оттуда молоко, уверяя, что оно гораздо полезнее коровьего. Аня ела всё, что ей давали, но почти не чувствовала вкуса. Делала это ради Машеньки, которая вовсю шевелилась, требовала витаминов, солнца и свежего воздуха.

Дождавшись редкого жаркого денька, Аня просила поставить её раскладушку в укромный уголок, куда не заглянут посторонние. И целыми днями лежала среди остро пахнущих кустов смородины и стеблей гигантский крапивы в полной отключке от реальности. А вокруг цвели лилейники, настурции, георгины, мальвы; над ними порхали бабочки, жужжали пчёлы.

Аня мысленно разговаривала с дочкой, рассказывала ей, пока ещё лишённой возможности видеть всё это, об ожидающем её прекрасном мире и умоляла обязательно родиться живой. О том, что после всего случившегося младенец окажется абсолютно здоровым, Аня тогда не смела и мечтать.

В то лето она радовалась всему — солнцу, ветру, дождю, грозам. Ощущала себя пашней, на которой вызревает один-единственный долгожданный плод. И ради блага этого плода принимала в себя, аккумулировала внутри живительные силы природы.

Ольга Александровна Барсукова, Анина мать, приходила в ужас, когда видела, что её несчастная дочь лежит под солнцем и ливнем — мокрая, улыбающаяся, любящая. Аня не накидывала на себя даже простынку, любовалась своим растущим животом, набухающими грудями, длинными, хоть и высохшими, ногами. Она любовалась собой, что бывало лишь в лучшие её годы.

До первых заморозков Аня спала на веранде, а потом мать стала её тепло укутывать и закрывать рамы. Заворачивая дочку в одеяла и шали, Ольга Александровна старалась не думать об их общем будущем. Её молодой муж и сын-инвалид требовали постоянной заботы. А тут ещё Аня, прикованная к креслу-каталке, собиралась произвести на свет заведомого уродца. Радовало только то, что дочкин счёт в банке рос, как на дрожжах; и это давало надежду на то, что материнские страдания окупятся. Шальные деньги отомстили Ане, она лишилась здоровья, но, похоже, была очень довольна собой.

Она не слушала радио, не смотрела телевизор, почти ничего не читала. Забросила даже плейер и занялась странной, придуманной ею же, медитацией. Ни разу Ольга не видела, что Аня плачет и клянёт жестокую судьбу, как это обычно делают калеки. Она не жаловалась на дикую боль, которую, несомненно, испытывала. Не просила лекарств и наркотиков, не надоедала с разговорами, подобно другим лежачим. Обнимая Валенсию, в те дни тоже беременную, Аня целыми днями молчала, и мать стала забывать её голос.

Аня подолгу занималась с кошкой — чистила её скребком, массировала специальной щёткой, кормила, играла с ней. Аня думала о чём-то своём, а руки её двигались автоматически. Ноги же усыхали, костенели, несмотря на усилия массажистов.

Ольга Александровна не спала ночами, воображая, как трудно будет Ане поднимать ребёнка. Конечно, при её достатке можно нанять няню, но всё равно заботиться о крохе должна в первую очередь мать. Ольга Барсукова, судья межмуниципального суда, замотанная сорокасемилетняя женщина, всё-таки радовалась, что станет бабушкой. Отбившаяся от рук старшая дочь из-за постигшего её несчастья неожиданно вернулась домой, причём не с пустыми руками. Кроме счёта в банке Аня имела две машины, несколько шуб, кучу драгоценностей и тряпок класса люкс. Но средства постепенно таяли — слишком много съедали лечение и реабилитация.