Разрываясь от противоречивых чувств, то плача, то смеясь, Ольга Александровна уверяла себя и других в том, что всё, наверное, обойдётся. Беременность раненой, парализованной дочери протекала на удивление гладко, не было даже токсикоза. И мать тоже начинала верить в сказку.

— Раз Бог дал маленького, даст силы его вырастить, — сияя сквозь слёзы своими бирюзовыми глазами, говорила Ольга коллегам и подругам.

А те хором жалели не столько Аню, сколько её несчастную мамочку. Кивали после каждого слова, гладили Ольгу по плечу и давали выпить валерьянки, а сами потом всласть сплетничали и злословили.

Анну готовили к операции кесарева сечения, потому что были уверены — сама родить она не сможет. Тогда Аня не чувствовала своё тело ниже пояса, и потому роды, по мнению врачей, не имели шансов пройти нормально. Но свершилось ещё одно, уже которое по счёту чудо — за две недели до срока, когда на землю Подмосковья лёг первый снег.

С вечера девочка почему-то начала биться в чреве, хотя перед этим давно уже особой активности не проявляла. Плод был слишком крупный, и это стесняло свободу его движений. Аня тоже встревожилась, но матери решила пока ничего не говорить. Потом врачи сказали, что, будь у Ани всё в порядке с позвоночником, она ощутила бы необычайно сильные, частые схватки и сразу же вызвала «скорую». А так Аня приняла настойку из трав, немного подремала, а после провалилась в кошмарный, ирреальный сон, наполненный душераздирающими видениями, непонятными и оттого ещё более тягостными.

Ей снились прожектора, грузовые машины, самолёты на бескрайнем поле, бегущие цепочкой люди в камуфляже и масках. Вокруг громко кричали, орала и сама Аня, чувствуя, как лопается живот и останавливается сердце. Её ребёнок стремительно выходил наружу, не считаясь ни с какими ограничениями, наложенными природой. Машенька, похоже, собиралась явиться в мир, разорвав матери мышцы живота и внутренности.

Аня открыла глаза, когда табло электронных часов показывало четыре утра с минутами. Та часть тела, которая сохраняла чувствительность, содрогалась в конвульсиях, а внизу, в животе, в ногах, разлилась каменная тяжесть. Аня окончательно стряхнула с себя забытьё, зажгла ночник и увидела, что лежит в огромной луже крови и отошедших вод.

Приподнявшись, насколько это было возможно, Аня истошно закричала. Ей казалось, что пришла смерть, и уже ничего не исправить. Не тогда, в момент выстрела Звягина, а именно этим субботним мглистым утром, в конце октября, когда умирает природа…

Схватки необычайной силы следовали без перерывов. Аня корчилась и вопила, перепугав и мать, и сиделку Катю, которая потом стала Машиной няней. «Скорая» приехала не сразу. За это время Аня успела лишиться чувств, получить многочисленные разрывы, истечь кровью. Она даже пролетела по тому самому длинному коридору, который часто мерещится умирающим.

В семье никто не мог ответить на резонный вопрос медиков, что спровоцировало столь стремительные, бурные роды. В конце концов, решили, что нервная система пациентки пострадала от ранее пережитого, и тут дала сбой.

Аню срочно отправили в роддом, но до приёмного покоя не довезли. Ещё до рассвета в машине «скорой» родилась Мария Бобровская — скользкое красное существо с чёрными волосами и голубыми глазами.

Аня очнулась лишь на третий день и узнала, что дочка в полном порядке, а у неё пришло молоко. Там же, в отдельной палате, Аня получила первую фотографию Машуты, сделанную во время проведения УЗИ, на двадцать четвёртой неделе беременности. Человечек на ниточке, с большой головой и тонкими конечностями, плавал внутри огромной медузы, а сама медуза находилась в космической пустоте.

Увидев это существо, пока ещё непонятное, страшненькое, но уже такое родное, Аня вспомнила о том, как её уговаривали сделать аборт. Вспомнила и снова залилась слезами, боясь даже представить себе, как это могло произойти.

Аню вернули домой через полтора месяца. Ей пришлось удалить матку, пострадавшую при родах. Счастливая мать ни на что не обращала внимания — с утра начинала возиться с Машенькой, и даже ноги потихоньку стали двигаться. Страстное желание лично пеленать девочку, нежно мазать складочки на её коже кремом, чистить носик, даже купать заставляло Аню делать успехи на другом фронте.

К Новому году она уже передвигалась в ходунках и мечтала о том дне, когда одновременно с дочерью начнёт ходить. Они будут гулять во дворе, на даче, в лесу.

… Аня покормила девочку и отдала Кате, не забыв поцеловать в темечко. Она ещё улыбалась, глядя вслед няне, когда мобильник заверещал, будто цикада. Аня поменяла сигнал недавно; до этого стояла мелодия Игоря Корнелюка «Город, которого нет». Но психотерапевт рассудил, что эта песня слишком мрачная, и посоветовал перейти на звуки природы, которые действительно успокаивали.

Аня уже перестала ждать перемен. Наблюдая за сосущей дочерью, она заклинала судьбу быть милостивой и оставить всё в неприкосновенности. Но, услышав сигнал, вспыхнула интересом — а кто это? Посмотрела на табло и увидела знакомый номер.

— Привет, дядя Юзя! — Аня говорила с лёгкой хрипотцой — то ли просто со сна, то ли от простуды.

— Привет, девонька! — Стариковский голос звучал, будто из бочки, но Аня, слушая его, таяла от нежности. — Как дела?

— Лучше всех! — Аня действительно так и считала. — А вы в порядке?

— Да в каком уж порядке можно быть в мои годы? — Старик раскашлялся, потом вроде бы глотнул чаю. — Не забыла меня?

— Я вас никогда не забуду! Очень рада звонку.

— А я как рад! Прости, что долго не звонил, — лечился на Мёртвом море. А ты, я слышу, держишься молодцом…

Никто на всей земле, кроме разве что Машеньки, не был так симпатичен Ане, как дядя Юзя — Иосиф Моисеевич Бич, давний друг её отца. Они с Семёном Бобровским вместе ходили в детский сад и в школу, но после окончания военно-музыкального училища их пути разошлись. Бобровский стал капельмейстером, дослужился до полковника, а Бич направил стопы в ГИТИС. Но дружбы они не прерывали — вместе справляли праздники, ездили сообща на отдых, моментально откликались, если с кем-то из близких случались болезни и прочие горести.

У дяди Юзи не было детей. Пэотому из зарубежных гастрольных поездок гостинцы и подарки он привозил дочери Семёна, которая стала для него родной. Дядя Юзя первым примчался к горько рыдавшим Ольге Александровне и Ане, когда в феврале девяносто первого года полковник Бобровский скоропостижно скончался прямо на борту самолёта, летевшего над Белоруссией. Тогда военный оркестр как раз возвращался из недавно объединившейся Германии.

Глядя на безутешную вдову, закутанную в чёрную шаль, с искажённым невыносимой мукой лицом, трудно было представить себе, что вскоре она будет с любовью смотреть в глаза кудрявому парню десятью годами моложе себя. Наплевав на то, что Ольга стала Барсуковой, начала новую жизнь и родила сына Петю, дядя Юзя продолжал встречаться с обозлённой всем этим Анечкой.

Он покупал девочке конфеты, мороженое и билеты в кино. А позже — книги, духи, всевозможные чеканки, которые Аня тогда собирала. После звягинского выстрела дядя Юзя не изменил себе. Когда имел возможность, навещал раненую в больнице, приносил передачи, утешал, как мог. И вместе с женой Зинаидой готовил приданое для будущего ребёнка.