Ведь я хочу того же.

— Паша, — я безотчетно выдыхаю его имя и дергаюсь всем телом, когда он дотрагивается до меня между ног. — Милый…

— Тише, тише.

Он удерживает меня на месте и приручает к невыносимо сладкой ласке. Его крепкие пальцы мягко двигаются и надавливают, заставляя ощущать воздух горячим тягучим потоком, который затапливает всю комнату и стирает все предметы вокруг. За мгновение остается только мутная дымка, сквозь которую пробиваются яркие вспышки чистого удовольствия.

Господи…

Мне нечем дышать.

И мне хочется острее. Еще жарче.

Я слышу, как в этом густом море звенит пряжка ремня, грубовато трещит молния, а потом раскрывается упаковка… Паша подтягивает меня ближе и выводит губами влажную полоску вдоль моего изнывающего тела. От шеи к животу, ниже и ниже. Еще ниже…

Он целует меня в самом низу, проводя языком там, где его пальцы только что свели меня с ума. И я не могу больше, я выгибаюсь пошлой дугой и прячу лицо в подушки, стягиваю белоснежные простыни между пальцами до треска. Раскрываюсь перед ним и замираю в предвкушении.

Сейчас… Да, сейчас.

— Малыш, — Паша ласкает меня низким голосом, в котором слышится хриплое возбуждение.

Царапающие выдохи вырываются из мужской груди, и мне становится от них слаще, чем от всех остальных ласк. Я понимаю, что он на взводе.

На той же шаткой грани, что и я.

Он входит в меня и плавно заполняет, давая прочувствовать свою близость. А я зажмуриваюсь до выступивших слез, мне так хорошо, что я плачу и кусаю губы, не зная, как продержаться хоть мгновение. Хоть один толчок… Паша опускается ко мне, придавливая напряженным прессом и чуть меняет позу, чтобы быть ближе. Я чувствую его еще глубже, он вбивается в меня и массирует нежными пальцами мою талию, а потом рывком откидывает подушку и судорожным движением дотягивается губами до моего рта.

Он хочет меня всю. Хочет кончить, целуя меня. И я послушно принимаю его, обвивая руками его обжигающее тело. Все-таки он слишком горячий, я не могу больше и утыкаюсь лицом в его шею, угадывая, как меня забирает высокая волна, что затапливает низ живота и окутывает все тело без остатка.

Так ярко и с дрожащим эхом. Я никогда не испытывала подобного, даже близко... Он первый.

ПАВЕЛ

Ольга цепко держится за мою руку и не двигается. Я сам подтягиваю ее выше, чтобы девушка легла на подушки, и опускаюсь на постель рядом. Не забираю ладонь и смотрю на нее чуть сверху, пытаясь понять, о чем она думает. Она молчит и вряд ли что-то видит перед собой, провалившись так глубоко в себя, что не замечает моих движений. Но ей хорошо… Я понимаю по ее легкой улыбке и спокойному умиротворенному дыханию, которое тихими волнами задевает мои пальцы.

Мне же хорошо от того, что она успокоилась. Пусть ненадолго, но забылась рядом со мной и, что самое главное, поверила мне. Это дорого стоит, я знаю. Я могу еще хоть тысячу раз усмехнуться на ее трезвые опасения и сделать вид, что не замечаю ту судорогу, что впивается в ее мягкий голос, когда она произносит имя мужа, но дело это не меняет. Она страшно рискует, доверившись мне, и я сделаю всё, чтобы ей помочь.

Буквально всё.

Я уже чувствую, что все возможные тормоза слетели к чертовой матери. Я зол и взвинчен, потому что смотрю на нее и вижу все то дерьмо, что с ней делал этот ублюдок. Делал долго, безнаказанно и с больной изобретательностью. У меня не укладывается в голове, чем Ольга могла заслужить весь этот “брачный” ад и какую подонковскую причину придумал Дмитрий. Да мне уже и плевать на его причины! Я узнал ее ближе, так близко, как она давно никого не подпускала, и вижу перед собой ранимую и хрупкую девушку, невероятно нежную и ласковую…

Сука, я не понимаю! Как с ней можно так? Она же идеальная. Если он не замечает этого, а видит перед собой лишь яркую мишень, то почему она остается его женой? Почему не развестись тогда? Забрать все имущество и выдать волчий билет, так же обычно бывает, еще бывают суды и следственные изоляторы для бывших, всплывшие долговые расписки и побои. Много чего бывает, но не так.

Что случилось между ними? Чтобы он измывался из года в год и не давал ей уйти. Или он свихнулся? Обычный поехавший от денег и власти урод, которому когда-то сказали слово поперек и он решил запомнить это на всю жизнь? И не тупо запомнить, а заставить жалеть сквозь слезы день за днем.

Ничего, ничего, не таких ломали...

Да, я чертовски зол и взвинчен. Пусть и глубоко в себе, профессиональных умений хватает, чтобы скрыть сбившееся дыхание и проснувшиеся рефлексы в пальцах, которым очень нужно что-то сломать. Но эта злость прорвется рано или поздно, и нужно к тому времени найти его слабые стороны.

Другого варианта просто-напросто нет.

Я должен.

И ведь будет становиться хуже. Она теперь рядом и не прячется от меня, а значит я буду замечать все больше гадких отголосков ее прошлых дней. Я уже ненавижу Дмитрия, а дальше начнет копиться чистая ярость. Я себя прекрасно знаю.

— Я не поеду на встречу, — неожиданно произносит Оля, просыпаясь, и запрокидывает голову, ловя мой внимательный взгляд. — Останусь с тобой.

Я незаметно выдыхаю и благодарен ей, что она вернула меня обратно в уютную комнату.

— Отличная идея, — я обнимаю ее за плечи и притягиваю ближе к себе, чтобы постараться думать только о ее пьянящей близости. — Хотя это я останусь с тобой, это твой номер.

— Да, мой…

Она осекается и резко разворачивается, наталкиваясь подбородком на мою грудь.

— А это неопасно? В отеле могут быть камеры в коридорах… Все же пишется.

— Оставь это мне, — я мягкой силой возвращаю ее на место и обнимаю еще крепче, чтобы она не сбежала вновь. — Я знаю, что делаю.

— А я нет. Господи, Паша…

Мне удается унять ее панику на взлете, я целую ее в губы и даю забыться там, где есть только мы.

— Все будет хорошо, — я надавливаю уверенным голосом и обнимаю ее невыносимо красивое лицо ладонями. — Дай мне время…

Звучит слабо и я сам кривлюсь, понимая, как мало предлагаю ей взамен.

— Две недели, малыш. Дай мне две недели, и я решу проблему.

Да, я найду выход за это время. Две недели — страшный, но не летальный срок. Его нужно вытерпеть, стиснув зубы, пока я подготовлю план, чтобы забрать ее из рук Дмитрия. За эти дни может произойти что угодно, но я успокаиваю себя мыслью, что уже столько видел и, быть может, выработал привычку… Черт, нет, конечно. Какая еще привычка? Я плохо представляю, что мне будут стоить последние дни, когда мне придется делать вид, что я обычный водитель, которого не касаются чужие супружеские отношения.

Чужие оскорбления, плевки и, не дай бог, пощечины.

Мы проводим остаток дня, не вылезая из кровати. И ночь тоже. Ольга иногда отвлекается на деловую переписку, утрясая последние вопросы поездки, которые, как оказывается, не требуют ее личного присутствия.