Когда я в то утро возвращалась домой из бухты, карманы куртки были переполнены находками с пляжа. Гриффин направился в дом через кухонную дверь, а я улизнула сквозь живую изгородь в свою студию. Зайдя туда, сделала глубокий вдох — вот мой настоящий дом, намного роднее, чем большой дом. Я обретала спокойствие, приходя сюда.

Мои коллекции были разложены по корзинам и глиняным чашам — отдельно раковины мидий, раковины моллюсков Куахог, раковины береговых и лунных улиток, зеленое морское стекло, коричневое морское стекло, интересные кусочки морских водорослей и коряг. Я опустошила карманы, положив каждый предмет на свое место. Очищенные морем ветки отправились прямиком на рабочий стол — я собиралась добавить их в свою последнюю работу.

Несколько секунд я смотрела на большую корзину. Она была полна панцирей ракообразных: омаров и крабов. Я все еще слышала хруст под ботинком Гриффина, когда он со злостью раздавил те, что я собрала сегодня утром.

Что сделало его таким? Этот вопрос постоянно крутился у меня в голове, потому что ответ был слишком ужасен. Другой вопрос: почему я оставалась с ним так долго? Тяжесть его утреннего гнева накатила на меня, и я знала, что воспользуюсь этим звуком и чувством, которое он вызвал в моей груди, чтобы закончить свой проект.

Я проверила, на месте ли письмо. Оно прибыло неделю назад, и я размышляла, что с ним делать. Написанное на дорогой английской бумаге голубого цвета, украшенной монограммой «ЭК», оно появилось из ниоткуда от женщины, с которой я встретилась лишь раз. Я оставила письмо в его тайнике, решив, что разберусь с ним после открытия своей выставки.

Когда я вошла в нашу большую стерильно-белую кухню, Гриффин сидел за столом и читал вестник «Морское побережье». Он готовился начать судебный процесс по обвинению Гарри Джексона, учителя средней школы, в сексуальном насилии над двумя ученицами. Статьи об этом выходили почти каждый день.

Я открыла холодильник, достала бекон, яйца и спелую дыню. Затем снова наполнила его чашку кофе, налила и себе. Пока бекон жарился, я поставила дыню на столешницу. Гриффин переделал кухню после нашей свадьбы. Он рассказал мне о своих планах в конце мая, когда мы сюда переехали. Мы вернулись из медового месяца в Италии раньше, потому что ему нужно было присутствовать на судебном процессе. Он перенес меня через порог и объявил:

— Попрощайся с этой старой кухней, Клэр. Я собираюсь сделать для тебя новую.

— Но я люблю эту! — воскликнула я. Она была уютной, выполненной в прибрежном стиле, и ничего навороченного: столешницы разделочных столов потерты и поцарапаны. Фарфоровой раковине было лет семьдесят, а то и больше. Дубовый переносной холодильник использовался как домашний бар, а черно-белые фотографии семьи Чейзов висели на стенах, обитых вагонкой.

— Здесь слишком много воспоминаний, которые я хочу стереть, — ответил он.

— Правда? — спросила я с сочувствием. Я полагала, что у него было хорошее детство, возможно он был не так близок со своими родителями, как я, но был счастлив и рос в любви. — Ты мало говоришь о своем детстве.

— Тут не о чем говорить, — ответил он. — Я предпочитаю жить настоящим. Стереть память о своих родителях, о Марго.

Я молчала и слушала.

— Она сидела там, — указал он на диванчик у окна, который я уже облюбовала как чудесный уголок для чтения. — А это был ее бар. — Гриффин махнул в сторону дубового сундука. — Она всегда находилась рядом с ним.

— Должно быть, это было больно, — сказала я.

— Ее пьянство? Да, можно и так сказать.

— Мы можем сделать ее нашей, — тихо предложила я. — Изменить кое-что по мелочам. Я не хотела навязывать свой стиль в этом доме, которым его семья владела несколько поколений, но предположила, что мы могли бы купить новые шторы, покрасить шкафчики.

Гриффин не ответил. Он разложил проекты на столешнице. Меня это слегка шокировало. Неужели он уже их составил?

— Общий план разработан Дэвидом Мастерсоном из «Честер Архитектс». Он — самый лучший архитектор в Новой Англии. Тебе это понравится.

— О, Гриффин… Мне нравится уют этой кухни. Тебе необязательно тратить деньги, чтобы осчастливить меня, как раз наоборот. Я просто хочу, чтобы мы были вместе. Я буду готовить тебе все, что ты любишь, прямо здесь. Мы можем ловить рыбу на пляже, жарить на гриле луфарей и полосатых окуней, которых наловим. Я также хочу разбить огород. — Я взглянула на эмалированную плиту на другом конце кухни, мне не терпелось ею воспользоваться.

— Я нанял Салли Бенсон, чтобы она сделала дизайн, — продолжил Гриффин, как будто не слышал меня. — Дэвид дает ей свои лучшие рекомендации, говорит, она сделала интерьер в гостинице «Пемберли», а также в нескольких очень важных объектах в Уотч-Хилл и Ньюпорте. У нее потрясающее видение. — Он сделал паузу. — Ее муж — мой знакомый.

Я слышала о Салли Бенсон и знала, что у нее отличная репутация, но меня задевала мысль о том, что кто-то другой займется переделкой кухни, которую я уже полюбила и в которой чувствовала себя как дома. Я не могла перестать поглядывать на диванчик у окна.

— Гриффин, — начала я (он был моей подростковой влюбленностью, любовью всей моей жизни, самым страстным мужчиной, с которым я когда-либо была). — Ты — все, что мне нужно. А не новомодная кухня. Кроме того, если тут начнется большой ремонт, в нашем доме будут находится рабочие. И кто знает, как долго. Мы молодожены, и я просто хочу побыть с тобой наедине. Мы…

Выражение его лица остановило меня.

Тогда это случилось в первый раз. И я запомнила тот момент до самой смерти. Будто я щелкнула выключателем. Мой любящий муж, который постоянно говорил, что обожает меня, счастлив быть со мной, любит меня до смерти, превратился в кого-то, кого я никогда не видела. Он сердито смотрел на меня, и его глаза изменили цвет с бледно-зеленого на абсолютно черный.

— Ты унижаешь меня, — произнес он. — Вместо того, чтобы принять мой подарок, ты пихаешь его мне в глотку. Ты хоть представляешь, как сильно это меня обижает? — Его лицо потемнело и исказилось. Он сделал шаг ко мне. Я видела, как напряглись его плечи, руки сжались в кулаки, но больше всего напугали меня его черные глаза.

— Гриффин, — сказала я, запаниковав и откинувшись назад, потому что подумала, что он собирается меня ударить. И тут оно случилось: мое первое извинение. Искреннее на тот момент.

— Мне так жаль, если я сказала что-то не так. Я не хотела тебя обидеть.

— Но ты причинила мне боль.

Мои глаза наполнились слезами, потому что я была напугана и потому что определенно задела Гриффина за живое. Я всегда считала его жестким человеком из-за той работы, которую он выполнял. Он был чутким по отношению ко мне, к жертвам преступлений, чьи дела вел, но я никогда бы не подумала, что он такой ранимый. Обидчивый.

— Прости меня, — прошептала я снова.

— Я не хочу тебя бить, — произнес он. — И поэтому нужно, чтобы ты убралась с моих глаз. Либо я ухожу, либо ты. Сама выбирай. Мне нужно побыть одному.