разрезая глотку к демоновой матери.

Его трясёт. И плевать на то, что лик Тьмы обращён в его сторону, плевать над чем так сумасшедше смеётся Генерал, плевать куда идёт этот долбанный альв. Его семья. Его душа. Его дом. Он погрузился в темноту для боя, для того, чтобы принести победу, а вынырнуть оттуда не смог. А, может быть, этоонумер?

Этоондолжен быть на месте Брайтона. На месте Эсфирь. Этоонвсегда бросал вызов Смерти, отличался безрассудством, кичился безбашенностью и просто идиотской храбростью. Там. Должен. Быть. Он. Тот, кто в глубине души, считал себя разменной монетой. Всегда уступал старшему брату пальму власти и младшей сестре — первенство в могуществе.

И кажется, сердце замедляет ритм. Безумная мысль, оно остановилось навсегда, паразитирует в мозгу.

Я преклоняю колено.

Файялл едва успевает вытащить окровавленный меч из врага, как замечает бесовские кудри Паскаля. Тот застыл на месте, словно его прокляли. Капитан за несколько внушительных шагов сокращает расстояние, чтобы союзнику не отрубили голову. Лязг скрещённых мечей и… враг послушно отходит сам, поворачиваясь в сторону его короля и Генерала Узурпаторов. Фай инстинктивно ищет глазами сестру, находя её в противоположном конце, лежащей на полу. Он хочет привлечь внимание, но поддавшись общему оцепенению, переводит взгляд в сторону Верховной.

Тело охватывает вихрь болезненных мурашек. Мозг твердит, что это невозможно. Невозможно. Но лицо Себастьяна и профиль Видара говорят об обратном. Верховной ведьмы, его королевы, больше нет. В уголках глаз щиплет. Файялл с силой стискивает зубы, понимая, что всё далеко не кончено.

В головах остаётся лишь безумный смех Генерала. Они видят, как тот снимает перчатки, как его тело будто наполняется жизнью и распрямляется, как длинные белые пальцы касаются ткани капюшона, и тот падает с головы.

Будто бы он питался тем кошмаром, что мгновенно разрядил воздух.

Черты лица Генерала обретают здоровый вид. Шрам, что начинался от подбородка — исчезает, но глаз, по которому проходила отметина, остаётся белым, когда как второй сияет медовым цветом. Волосы цвета пепла спадают на высокий аристократический лоб, и он зачёсывает пряди назад длинными пальцами.

— Правильно говорить: «Я преклоняю колено, мой Повелитель Тимор», — он всё ещё смеётся.

И от осознания ситуации Видару тоже хочется зайтись в безумном, даже паническом смехе.

Тимор.

Лицо Видара становится пустым, мертвенным. Он чувствует каждым атомом нутра, как его земля, его Первая Тэрра раскалывается на части, слышит крики своих подданных, которых клялся защищать любой ценой, но стянуть расколы не может. Истощение и омертвление чувств полностью взяло контроль.

Только внутри головы мысли буквально отстреливали в разные стороны, выжигали сетчатку глаза изнутри яркими фейерверками. Ну, конечно, кто ещё мог освободить Тьму из Пандемониума, как не Тимор. Кому, как не Тимору, нужны войны, чтобы питаться раздором, страхом и паникой. Кому, как не Тимору, нужен не разрыв родственных душ, а боль, что следовала за ним. Та боль, благодаря которой он мог обрести былую силу.

Рядом с Тимором появляется Тьма. Она довольно скалится, оглядывая Видара слепыми глазами.

— Что же ты ещё на двух ногах, Кровавый Король? — хитро щебечет она.

И голос кажется ему страшно знакомым. Въевшимся в кровь.

Видар медленно переводит взгляд на Тьму и тут же оборачивается в сторону Себастьяна. Тот стоял и не мог оторвать взгляда от Тьмы, вернее, от тела Эсфирь, что так уверенно стояло на ногах, лицо ведьмы улыбалось, а сама она… говорила. Взгляд Видара скользит к полу. Тела его жены не было. На дне зрачков загорается слабый огонёк надежды.

Но, повернувшись, он гаснет, встречаясь со слепыми зрачками в лице его жены.

Перед ним стояла Тьма.

— Оставь её, — два слова, завёрнутых в хриплую колючую проволоку, слетают с онемевших губ Видара.

Он, словно одеревенелый, еле сгибает ноги, чтобы встать на правое колено. Упирается невидящим взглядом в скалящееся лицо Тимора. Солнечное сплетение в очередной раз разрывает от нового раскола его земли.

— Но мне нравится это тело, — голос Эсфирь добивает окончательно. — И тебе оно нравится. А у меня столько лет не было мужчины, который смотрел бы с такой верой и желанием.

Тьма обаятельно улыбается, а затем делает шаг в сторону Видара. Затем ещё один и ещё, пока полностью не закрывает собой обзор на названного брата. И грудина Видара почти разрывается от боли. Он стискивает скулы, упираясь взглядом в коленку ведьмы, обтянутую альвийской магической бронёй. От лица отливают краски. Его Тэрра переживала уход Эсфирь. Чем больше Тьма эксплуатировала тело, тем сильнее реагировала земля.

— Ну, же, посмотри на меня. Или на неё, — Тьма обхватывает подбородок Видара пальцами, поднимая голову на себя. — Неужели, я не нравлюсь тебе? Неужели, ты не хотел бы быть со мной?

— Хватит его мучать, — довольно растягивает слова Тимор. — Иначе он может передумать. Всё-таки мальчишка — наследник Каина.

— Передумать могу я, мой дражайший брат, а он нет. Ты только почувствуй его боль и слабость: он смотрит на свою мёртвую жену; в его груди заклятьем запечатано сердце, что билось в ней. Ты глупец, когда думал, что они не любят друг друга. Онлюбит еёи поэтому сейчасон сломленнастолько, что не посчитал нужным биться дальше. За неё. За своих людей. За своюстрану. Он сделает всё, что сорвётся сэтихуст. Разве не очаровательно? Жестокий Кровавый Король, наследник Каина, оказалсяслабаком.

«Сделаю. А потом убью тебя. И брата твоего. И всё, что тебе дорого. Ты захлебнёшься в моей слабости», — Видар сглатывает, стараясь похоронить собственный гнев за вселенской болью, что текла по венам.

— Моя сестра верит тебе, — хмыкает Тимор.

Тьма наклоняется к Видару так близко, что яркие кудри, перепачканные кровью Эсфирь, касаются щёк. Видар задерживает дыхание.

— Но ему никогда не стоило верить мне, правда? — тихо шепчет она на ухо королю.

Она резко вытаскивает из кармана Видара кинжал. Никто не успевает понять, что произошло, но кинжал уже торчал из груди Тимора, а сам он обхватывал его бледными пальцами, что с поразительной скоростью чернели.

— Это тебе за то, что отобрал мою силу, — Тьма медленно подплывает к брату, нежно укладывая одну руку ему на плечо, а вторую на рукоять клинка. — А это — за то, что упёк меня в Пандемониум, — она улыбается, вводя лезвие глубже. — И, конечно, за то, что подумал, что меня можно обмануть во второй раз.

В зале воцаряется гнетущая тишина. Приспешники Генерала, а теперь и Тимора, во второй раз впадают в состояние коматоза, не понимая участниками чьей игры они стали.

— Я делал это для тебя, — хрип Тимора заглушается звонким смехом Тьмы.

Она знает об его