Но Кристоферу уже неловко, он тянет Карлсона прочь. Практически подлетев в воздух, Карлсон кричит, удаляясь: «Но в следующий раз — обязательно».

Пух заходит к Сове, и что-то в гостиной его настораживает. Точно — одна из фотографий над камином исчезла. Если бы композиция не была нарушена, то Пух бы не обратил на это внимания. А теперь он мучительно пытается вспомнить, что там было изображено.

Пух вспоминает это только у себя дома. Он, как наяву, видит перед собой выцветший снимок, на котором посреди буша, этой глупой австралийской равнины, лежит огромное тело мёртвого слонопотама. Сама Сова в кружевном чепце и переднике стоит на втором плане. А на первом, сидя на убитом звере, госпожа Кенга с двумя дочерьми, Пятачок в охотничьем костюме со своим ружьём и Кролик, которого будто только что выдернули из-за конторки. За ними стоят Кристофер Робин и этот Карлсон, только все выглядят на вечность моложе. На снимке нет только его — Пуха. Ну и осла, конечно.

Пух просит всех-всех-всех собраться у моста. Осёл по-прежнему лежит там. Вата разлетелась и кажется, что от мёртвого осла остались одни уши.

Пух обвиняет пришедших в мести и сразу же видит, что никто с ним не спорит, а все собравшиеся только печально смотрят на него, как на запутавшегося мальчика.

— Бедный мой маленький медвежонок… — произносит Кристофер Робин. — Ты всё перепутал. Мы не убивали Иа-Иа.

— Да кто же убил?

— Вы. Вы и убили-с, — включается в разговор Карлсон. Он приобнимает Пуха и вдруг резко встряхивает. Пока опилки в голове медвежонка ещё движутся, Карлсон ведёт его к мосту и с каждым шагом воспоминания становятся чётче. Опилки успокаиваются, и перед Пухом проносятся картины того дня.

Вот Пух читает стихи, вот Иа-Иа говорит что-то о силлаботонике. А вот Пух кидает в него пустой горшок.

Вот уже медведь кричит, что с такими ушами не стоит слушать поэзию. По крайней мере, его, Пуха, поэзию.

Пух видит себя над ослом и слышит свой голос (конечно, очень неприятный):

— Детей (молодые литературные школы также) всегда интересует, что́ внутри картонной лошади. После моей работы ясны внутренности бумажных коней и ослов. Если ослы при этом немного попортились — простите! Ругаться не приходиться — это нам учебный материал…

Он выплывает из своего воспоминания в реальность.

— Мы пытались помочь тебе, милый, — говорит Кенга. — Всё равно ведь он был ужасным существом.

— Признаться, мы всё равно убили бы его, но ты успел первым, — вторит ей Сова.

— Мне очень жаль, — говорит Пятачок. — Я стрелял в воздух, но тебя было не остановить. Знал бы ты, чего мне стоило запихнуть тебя в кроличью нору. Я думал, там ты всё забудешь.

— Жаль-жаль, — шелестит в ответ Кролик. — Мы не хотели, чтобы ты так об этом узнал. Вернее, вспомнил.

— Мы вообще не хотели, чтобы ты узнал, — продолжает Пятачок. — Никто не ожидал, что ты снова попрёшься на мост.

— Ему надо побыть одному, — произносит Карлсон, обращаясь ко всем. И вот они уходят, оставив Пуха посреди поляны.

Но Карлсон вдруг оборачивается и бросает:

— Это всё стихи. Если бы вы, Эдуард-Уинифред, не писали стихов, ничего и не случилось бы.

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

14 июля 2021

Очередная пятиминутка бесполезных наблюдений за живой природой (2021-07-20)

1. Как-то при мне стали ругать собрания писателей, что устраивают в провинции и даже придумали им гипотетическое название «Лазоревая Изабелла».

Я эту изабеллу пил в юности и знаю, что она бывает и лазоревой, и фиолетовой и даже чёрной, как совесть тирана. Ничего страшного.

Я с удовольствием поучаствовал бы в мероприятии «Лазоревая Изабелла», особенно если бы оно происходило в Фанагории. Впрочем, с удовольствием приехал бы в сельскую библиотеку к алкоголическим людям, если бы они потом сели в тени, и мы травили бы байки, а потом пели дурными голосами «Ой, мороз, мороз…»

Но я был и на настоящих литературных мероприятиях. И, оказалось, там сущий кал. Долгие речи, необязательные доклады сторон о том, что только мы удерживаем культуру от падения, унылые прения о падении интереса к чтению. Потом стареющие писатели бродят по берегу, размышляя, не утопиться ли. Единственную сексапильную поэтессу замглавы администрации увозит кататься на катере. А я лежу в высокой траве и пишу рассказы про Карлсона.

Это такой род бесплатного присательского туризма, который робот Бендер, собранный из отходов советской обородной промышленности, тоже хочет воспроизвести. С блекджеком не выходит, с остальной частью списка лучше, а вот насчёт «Изабеллы» ничего против не имею.

2. Вы не представляете, что у меня с памятью на людей. Нет, не на события из жизни мертвецов, не на то, что Зиновьеву-то Аннибал, всякий Ганнибал, но то, кто мне должен денег и не на то, что мой друг-психоаналитик не ест ничего с луком.

Я имею в виду память на знакомства. Она похожа на игровой автомат, однорукого бандита: дёргаешь за ручку и вращаются три барабана: на одном лица, на другом — имена, на третьем обстоятельства встречи. Иногда — бах! — и джекпот. Но это бывает так же часто, как настоящий джекпот.

3. Этот пункт я добавил для ровного счёта, потому что всё из третьих уст, из третьих рук.

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

20 июля 2021

На воде (2021-07-20)

― Зря мы всё-таки не пошли через мост. Если бы мы переправились с острова по мосту в штат Иллинойс, то дело уже было бы сделано.

― На мосту наверняка засада, ― ответил Карлсон Малышу.

Малыш ― так звали мальчика ― только пожал плечами. Гекльберри Швед ввязался в это дело случайно. Со своим братом Боссе он красил забор, и тут на дороге появился странный толстяк. Смекнув, в чём дело, толстяк нашёл за углом поливальную машину и залил в неё краску. Забор был выкрашен мгновенно.

Но братья испугались: слишком умён был незнакомец. Наверняка это был один из сорока четырёх дюжин тех людей, которых похитили инопланетяне и, улучшив человеческую породу, отпустили обратно. Каждый из возвращённых имел новое таинственное свойство. Кому-то инопланетяне вживили вместо рук грабли, кто-то стал чайником, а у этого