Потом он сидел в столовой и одну за другой осушал банки с вареньем из кумквата. Это тоже не могло не насторожить. Съев всё, что было в доме, странный человек наконец сообщил, что его зовут Карлсон и что у него нет ни минуты свободного времени.

Оказывается, за пришельцем гнались. Чтобы спасти Карлсона, Гекльберри Швед повёл его к реке, и они сели на плот, чтобы уйти от погони.

Но сам Малыш не успел спрыгнуть с брёвен, и плот стремительно понёс их обоих по великой реке Мисиписи. Если бы они сразу перебрались в другой штат, то закон защитил бы Карлсона, но теперь обратной дороги не было.

Плот нёс их по американской воде мимо Санкт-Петербурга, Москвы, Харькова, Жмеринки и Бобруйска ― так назывались здесь города.

― Таких, как мы, никто не любит, ― сказал Карлсон, поудобнее устраиваясь на плоту. ― Отчего эта несправедливость? Почему меня хотят поймать и отдать государству, будто оно ― мой владелец? Почему, наконец, меня всё время продают ― и за унизительную сумму в пять эре будто я какой-то найденный в болоте русский спутник-шпион? Я всего лишь один, один из сорока четырёх дюжин, а меня хотят запереть в какой-то резервации.

Карлсон умел летать и многое видел. Он то и дело рассказывал разные интересные истории ― например, про мальчика Тома Сайфера, про то, как Том однажды влюбился в дочь судьи Бекки Шарп и решил жить с ней в хижине своего дядюшки. Чтобы избежать гнева отца, они убежали туда ночью и случайно провалились в старые каменоломни. Парочка заблудилась в пустых и гулких проходах и долго наблюдала причудливые тени на стенах. Тому казалось, что эти тени на стенах пещер что-то означают, что они реальны, но на поверку всё оказывалось только видениями. В результате, когда кончились припасы, Тому пришлось проглотить свою любовь в прямом и переносном смысле.

Кроме причудливых историй о том, как Карлсон избирался в Сенат, как он торговал башмаками и титулами в стране вечнозелёной капусты и других легенд, Карлсон знал много забавных игр: на третий день путешествия он выбил Малышу зуб и научил его чудесным образом сплёвывать через получившуюся дырку.

Среди историй Карлсона была и история про Категорический Презерватив. Мальчик не очень понимал, что это такое, но знал, что этот предмет был дыряв, как звёздное небо, и оттого способствовал нравственному закону. Нравственному закону, впрочем, способствовало всё ― даже то, как устроен язык (Карлсон показал).

― Вот смотри, ― говорил Карлсон, когда их плот медленно двигался под чашей звёздного неба. ― Категорический Презерватив ― это охранительный символ. Он состоит из трёх частей и трёх составных источников: родной веры ― как культурного стока цивилизационного проекта; родного быта и календарных традиций ― как почвы, и родного языка как орудия и средства сохранения-охранения, а также как орудия и средства развития проекта в исторической парадигме.

― Парадигме… ― с восторгом выдохнул Гекльберри Швед и чуть не упал с плота в воду.

― Осторожнее, ― предостерёг его Карлсон, ― соприкосновение с Категорическим Презервативом опасно для неокрепших душ. Мой товарищ, странствующий философ Пеперкорн, даже заболел, услышав фразу «осесть на земле», и потом долго лечился от туберкулёза.

Однажды они встретили Валета Треф и Короля Червей ― двух странствующих философов. Философы устраивали представления в городах, и благодарные жители приносили им пиво и акрид. Однако судья Шарп опознал в них банду конокрадов, и разочарованные зрители хотели вывалять их в чернилах и стальных писчих перьях. Валет Треф и Король Червей бежали и теперь скрывались ― точно так же, как Карлсон.

Они оказались людьми образованными, и Малыш даже погрузился в сон от обилия умных слов, слушая, как они беседуют с Карлсоном.

Из того, что он успел понять, было ясно, что и они, и он сам заброшены на плот, как на корабль. Мужество и достоинство заброшенных в том, чтобы спокойно принять это обстоятельство, потому что курс корабля невозможно изменить. Карлсон, впрочем, говорил, что можно просто прыгнуть в воду. Но все уже знали, что Карлсон не умеет плавать.

Поутру Малыш проснулся на плоту один. Вокруг он увидел следы борьбы и долго их разглядывал. По следам было видно, что Карлсон сопротивлялся, но их попутчики связали его и покинули плот вместе с пленником.

Малыш причалил к берегу неподалёку от городка Санкт-Новосибирск и отправился на поиски Карлсона. Странствующие философы не успели уйти далеко, и малыш Гекельберри вскоре нагнал их. Прячась за придорожными кустами, он следовал за ними, вслушиваясь в философские споры жертвы и похитителей.

Было понятно, что философы решили выдать Карлсона властям штата, чтобы выручить за него денег. Карлсон предлагал им даже пять эре, голос его был жалок, он ведь давно скитался, жил на вокзалах, его дом сгорел, а документы украли, но философы были непреклонны.

Они притомились и, прислонив Карлсона к дереву, упали в траву.

― Давайте я тогда расскажу вам историю про трёх философов, ― сказал наконец Карлсон. ― Вот послушайте: по пустыне брели три странствующих философа, и двое из них невзлюбили третьего. Один из этих двоих отравил воду во фляге несчастного. Но, не зная этого, другой решил, что врага убьёт жажда, и для этого проделал шилом дырку в отравленной фляге. Так и вышло ― путник скончался от жажды. Но вот вопрос: кто виноват в его смерти?

― Конечно тот, кто сделал дырку! ― воскликнул Валет Треф.

― А вот и нет, если мы исключим философа с шилом, то путник всё равно был бы мёртв, ― воскликнул Король Червей.

― Это не бинарная логика! ― закричал Валет Треф и треснул своего товарища в ухо.

― Да вы же просто колода карт, ― страдальчески простонал Карлсон и закатил глаза.

Философы устроили драку ― Валет Треф сперва побил Короля Червей, но тот быстро опомнился и ответил тем же. В этот момент Гекльберри Швед подполз к Карлсону и развязал верёвки.

― Кстати, ― спросил малыш Швед, ― а раз ты такой умный, ты не можешь мне объяснить, должен ли я выполнить свой общественный долг и выдать тебя? Или я должен следовать сложившимся между нами отношениям и не выдавать тебя? Где правда, брат?

― Правда или истина? ― быстро спросил Карлсон.

― И то, и другое. Должен ли я сделать это в интересах истины или в интересах правды?

― С точки зрения истины ты, конечно, должен меня выдать.

―