якорь, поставят паруса и скроются за горизонтом. Печально все обернулось для девочки: потеряла родителей, попала в плен, но в мире все время происходит что-то печальное. Пока Гвенна здесь сидела, где-то кто-то умер, может, тысячи «кого-то». Пока ее желудок переваривает печенку, в Аннуре голодают сироты, девочки и мальчики не старше Крысы продают себя матросам за пару стертых медяков, кого-то убивают, кого-то насилуют. В эту самую минуту где-то в мире какой-то сукин сын избивает жену и подумывает добраться до сына. Пока над головой вращаются эти незнакомые звезды, больные желтой оспой захлебываются мокротой, солдаты жгут какую-нибудь жалкую деревушку, люди вопят, рыдают, умоляют, умирают.

Невозможно думать о страданиях всего мира – задохнешься. Стоит представить все эти несчастья, и больше шагу не сделаешь.

«Я в этом не участвую, – напомнила себе Гвенна. – Я здесь ни при чем. Теперь ни при чем».

Она заставила себя поднести мясо ко рту, оторвать кусок, прожевать и проглотить. Чтобы спустить с гор груз, не говоря уж о строительстве хижины, понадобятся силы.

Гвенна откусила еще кусок.

Пытаться прекратить все эти страдания – все равно что встать посреди реки в надежде перекрыть течение. Такие попытки впору глупцу, безумцу или гордецу, забывшему, как он мал ростом. А Гвенну прошедшие годы если чему и научили, так это помнить о своем ничтожестве. Пошла бы она за Крысой, что с того? Девочку она не спасет. Джонон попросту швырнет в карцер обеих. А вдруг от ее возращения Крысе только хуже придется? Разве не этому научили ее Пурпурные бани? И морское сражение с манджари? Разве не этот урок мир всякий Кентов день преподает каждому, кому хватает ума услышать?

– Ничего ты не исправишь, сучка, – вслух сказала Гвенна.

Костер на выходе из долины погас.

– Тебе все равно их не догнать. Они на пятнадцать миль впереди. Тебе столько не пройти, тем более не пробежать. Пришлось бы идти ночью, как бы не всю ночь, а то и несколько ночей кряду, а чего ради? Злобная малявка тебе даже не нравится, а если бы и нравилась, это ничего не меняет.

Но пока она себя уговаривала, больные ноги сами собой разгибались, разминали колени, испытывали связки, а глаза при свете звезд мерили долину. В жизни ей приходилось пробегать и больше. Намного больше. Не то чтобы от этого делалось легче.

– На хрен, – бормотала она, делая первый мучительный шаг. – На хрен.

Еще один. На хрен, на хрен, на хрен, на хрен… Она шла по круче к лесу, к долине, к Джонону и Крысе, к «Заре» и Аннуру, возвращалась – невесть на кой хрен возвращалась к дерьмовому, жалкому, неисправимому миру.

36

– Не справляюсь я.

Слова могли относиться к чему угодно: к бегу по трибунам Арены, к придуманным Коземордом новым упражнениям с копьем, к застиланию постели по утрам – но смесь ужаса и презрения к себе в голосе Бьен сказала Руку все: она имела в виду свою силу. А вернее, ее отсутствие.

– Я все делаю, как говорит Талал, но просто не могу…

Она качала головой, от тела исходил жар бессильной досады.

Эти двое бились каждую ночь не первую неделю. Дожидались, пока все не уснут, и часами, склонившись над столом, искали колодец Бьен. Рук обычно отходил к окну сторожить. С виду – следил, чтобы никто не подсмотрел и не подслушал. На деле – давал им побольше свободы. И себе. Странно было видеть, что Бьен так полно доверяется почти незнакомому человеку, открывая ему секреты, которые всю жизнь таила от Рука. От этого было больно, словно внутри что-то порвалось и медленно сочилось кровью. Боль он, конечно, перетерпел бы, если бы это помогло ей научиться чему-то для своего спасания.

Но, как видно, не вышло.

– Здесь не место об этом говорить, – тихо предостерег он.

Воспользовавшись полуденным перерывом, она поманила его за собой со двора в их укромный уголок между столовой и сараем. Глубокая тень создавала видимость уединения, но Рук слышал смех и брань Достойных в нескольких десятках шагов за стенами.

– Понимаю.

– Если Талал ничего не придумает… – Рук покачал головой. – Не знаю, Бьен. Я в этих делах не разбираюсь.

В ее взгляде неожиданно вспыхнула горькая обида.

– Я и не прошу тебя разбираться. Просто хотела с тобой поговорить. Я…

Он остановил ее движением руки.

За толщей складской стены проступили два красных силуэта. Расплывчатые, но явственно человеческие; они, двигаясь ленивой побежкой, приближались.

– Что?.. – вскинулась Бьен.

– Лучше, пожалуй, спросить кто, – отозвался, выходя из-за угла, Кочет. – Привет, голубки.

Руку он подмигнул, а Бьен кивнул.

– Это не здесь мы весной кого-то поимели? – рассмеялась Змеиная Кость, подойдя следом и оглядев тенистый уголок.

Кочет задумчиво потеребил нижнюю губу и кивнул:

– Помнится, того тощенького красавчика. Лома Нао?

– Лом! – ахнула женщина. – Да. Как он потел!

– Вечер выдался теплый.

– Где теперь этот Лом? – спросила, покачав головой, женщина.

– Недавно я пробил ему голову, – пожал плечами Кочет.

– Зачем ты? Потные мальчики мне нравятся.

– Другого найдешь, таких еще много. – Кочет весело кивнул на Рука с Бьен.

Рук смотрел мимо них. Похоже, они пришли одни, оставив во дворе привычную свиту громил и подпевал. Это могло бы выровнять чаши весов, только вот Бьен, сколько ни гонял ее Коземорд, не стала бойцом. Хуже того, эти двое были вооружены: на поясе Кочета висел бронзовый нож, а Змеиная Кость опиралась на длинную рыбацкую острогу. По правилам до святых дней оружие полагалось держать под замком, но правила действуют, только пока их подкрепляет стража, а стражников нигде не было видно.

– Повернись-ка, любовничек. – Кочет, глядя на Рука, медленно покрутил пальцем. – Поглядим, что мы тут имеем.

Змеиная Кость ждала, склонив голову к плечу.

Рук не шевельнулся.

– Мы вам ничего плохого не сделали, – глухо, но твердо проговорила Бьен.

– Вы – нам не сделали? – с усмешкой передразнил ее Кочет. – Вы нам ничего плохого не сделали! Сладкая моя волоокая милашка, как мало ты от себя требуешь. Я ожидаю от вас обоих куда больше простого бездействия.

– Сладкая… – Глаза Змеиной Кости стали как щелки. – Хочу слизать твой пот.

– У нас с тобой вкусы не сходятся, Кость, – скривился Кочет. – Я, ты же знаешь, предпочитаю чистеньких любовников.

– Мы тебе не любовники, – сказала Бьен.

– Конечно, пока что нет, – дружески кивнул ей мужчина. – Но это мы исправим.

– Никогда, – прорычала она.

Змеиная Кость захихикала.

– А меня уверяли, что любовь жрецов Эйры доступна всем, – нахмурил брови Кочет.

– Сердечная любовь, – мрачно ответила Бьен, – а не телесная.

– Ах!

Кочет,