Я смотрю прямо в мамины глаза. Они смотрят на меня, но в то же время — сквозь меня. Ее глаза тускнеют, рот открывается и закрывается, как у рыбы. Глубоко в ее животе торчит великолепный японский меч с резьбой, который висел в кабинете у папы.

«Харакири. Харакири. Харакири», — напевала своим насмешливым мелодичным голосом забияка из нашего класса Анжела Чан.

Все начинает кружиться в моем сознании. «Кольцо, кольцо роз», — пела она, и это отвратительно отдавалось у меня в голове. «Глупая девочка, ты не должна была говорить», — шипел ее противный голос.

Я качаю головой, и голос исчезает, и снова я смотрю в мамины тускнеющие пустые глаза. Потом моя голова опять неожиданно и беспорядочно наполняется детскими стишками, которые распевают насмешливые голоса. Они заполняют мой мозг, как миллион жужжащих пчел, так что не остается места для мыслей моего ошеломленного сознания.

Маленький Вилли Винки через город бежит. В своем ночном халате вверх и вниз спешит. Стучит в окно, кричит сквозь засов. Все дети спят? Уже восемь часов. Бедный босоногий маленький Вилли Винки.

Кур, кур, воркует голубок, что делать мне, скажи, дружок?

Куда летишь ты в небо так высоко? Снимаю паутину там, думаешь — легко?

А можно и мне с тобой? Конечно, давай.

Мэри, Мэри, Все-Наоборот. И насмерть напугала Мисс Маффет. Сапожник, сапожник, почини мне туфельку. Старый король Коль был веселой старой душой. Веселой старой душой был старый король Коль. Я вижу луну, луна видит меня. Господь благословил луну, Господь благословил меня.

Без предупреждения детские стишки прекращаются. Тишина.

Мамочка сделала себе харакири. Папа будет этим гордиться? Он всегда говорил, что только у самых смелых самураев хватало мужества сделать себе харакири, закончить дело самостоятельно. Я делаю еще два шага к мамочке. Я протягиваю руку и касаюсь ее волос. Мягкие. Ее рот открывается и закрывается.

— Мамочка, — шепчу я, — ты умираешь, истекая кровью, потому что у тебя не хватило сил закончить дело должным образом.

Кровь из раны быстро течет по ее открытой ладони, вниз по среднему пальцу и капает в красную лужу на черном полу.

Красное на черном. Красное на черном.

Окаменелая, я стою и смотрю, как капля крови замирает на кончике ее пальца, затем, как в замедленном кино, падает на пол. Я слежу за этим страшным процессом, пока капля не достигает растекающейся лужицы красного и не исчезает в густой жидкости, и только после этого начинаю кричать.

Я рву свои волосы руками и, рыдая, бегу к телефону у кровати. Там я, не помню как, умудряюсь набрать 999. Мои пальцы застревают в диске телефона, трубка выскакивает из скользкой руки. Я с криком выбегаю из комнаты.

— Мамочка, мамочка, МАМОЧКА!! — истерически кричу я.

Внизу лестницы я вижу папу, нога его стоит на первой ступеньке. Он только что вернулся домой. На нем его лучшая рубашка из батика, та самая, которую он надевает только по случаю обедов с важными чиновниками. При виде меня улыбка застывает на его лице.

Я стремительно бросаюсь к нему.

— Помоги, папа, помоги! — кричу диким голосом.

Наверху лестницы с суровым лицом стоит Дурень С Черной Шеей. Ха, я узнала его. Это Дурень-Простофиля, посмотри, народ, у жены по спальне бродит взад-вперед. Он, должно быть, перепутал меня с человеком, который не читал свои молитвы, потому что схватил меня за левую ногу и сбросил с лестницы. Я падаю.

И я начинаю лететь по направлению к своему ничего не понимающему отцу. Мраморные ступени встречают меня на полпути вниз. Боли нет. Я начинаю катиться. Мимо, как вспышка, пролетают разные картинки. В мраморном полу я вижу свое перепуганное отражение. На потолке я вижу мамины осуждающие тусклые глаза, ее эффектный смех мертв и заключен внутри пузыря из жвачки, который она надувает, а ко мне порывисто приближается испуганное лицо папы, стоящего внизу лестницы. Потом просто темнота. Меня захватила черная дыра. «Больше для тебя — никаких воспоминаний», — сказала она мягким, успокаивающим голосом. Она была моим другом. Она заботилась обо мне. Она дала мне в компанию змею, пожирающую воспоминания.

Ниша

Я тихо лежала в темноте, одно за другим просматривая свои воспоминания, как стопку старых фильмов, обнаруженных на заброшенном чердаке, пока в мое окно не постучался рассвет. К пяти тридцати утра я уже знала, что мой отец любил меня. Теперь я его немного начала понимать. Боль не вполне совершенна. Этому мою маму учил дядя Севенес. Я зарылась лицом в подушку и тихо плакала о том, что могло бы произойти. «Я действительно любила тебя. Жаль, что ты сам не сказал мне. Я должна была бы понять».

Я поехала в Куантан. Припарковав машину на главной улице, я пошла в тупиковый переулок моей прабабушки Лакшми. Воспоминания отхлынули. Я постучала в дверь, и появилась моя двоюродная бабушка Лалита. Она обнимала меня немощными руками и выглядела такой старой, что я совсем ее не узнавала. В закисших глазах стояли слезы.

— Проходи. Проходи. Ты совсем как твоя мама, — сказала она, наполовину смеясь, наполовину рыдая. — Ты помнишь меня?

— Немного, — ответила я. Она была последней из оставшихся в живых. Остальные уже умерли. Они теперь были длинным рядом черно-белых фотографий в гирляндах увядших цветов.

— Так и должно быть, — сказала она. — Ты тогда была совсем ребенком. Моя мама всегда говорила: «Когда-нибудь, Лалита, эта девочка станет писательницей». Ты писательница?

— Нет.

— Почему? Это же было твоей мечтой. Ты писала прекрасные, замечательные вещи о своем ужасном отце. Думаю, мне не стоит критиковать мертвых. Твоя мама была прекрасной девушкой. Ты знаешь, что твой отец влюбился в нее с первого взгляда?

Я кивнула.

— Хочешь немного кокосового пирога? Это мягкий пирог. Очень хорош для беззубых.

— Да, спасибо, — с улыбкой сказала я.

Бабушка Лалита была очаровательна, в точности такая, какой ее описывала мама. Такая простодушная.

— О, подожди минутку. Твоя прабабушка кое-что оставила для тебя.

Она исчезла за занавеской и вернулась с браслетом, который осторожно надела на мою вытянутую руку. Глядя на него, я вспомнила, что у этого браслета тоже было свое место в моем набросками обрисованном прошлом. Я закрыла глаза и, перебирая пальцами прохладные камни браслета, обратилась к тени своих ускользающих воспоминаний. Вскоре я услыхала голос моей мамы: «И это был день, когда бабушка Лакшми сказала дедушке: „Возьми с собой Димпл. Сиди там и убедись, что он не подменит камни на что-нибудь менее ценное. Все эти ювелиры мошенники“.