Однако в зимовье Омака тоже не было. Избушка была старая и, казалось, вот-вот завалится от ветхости… Стояла нараскоряку, как марал-подранок…

Долума разнуздала Гаркушу, спутала ему передние ноги и отпустила пастись на просторный зеленый лужок. Гаркуша неспешно запрыгал в сторону, остановился. Оглянувшись на Долуму, он посмотрел на нее, скосив большие темные глаза, словно собирался что-то сказать ей или не верил, что его отпускают на всю ночь. Не дождавшись ничего от хозяйки, он медленно запрыгал к склону горы, на котором среди моря мха зеленели остатки травы.

В унылой, неуютной и холодной избушке ночь, казалось, растянулась на вечность. Всю ночь Долуму преследовали во сне кошмары… То ей снилось, что Омака задрал тот самый медведь, за которым он гонялся в прошлый год, и тот, напав на него, так отомстил ему… А то вдруг у нее прихватывало дыхание от мысли, что он развлекается сейчас где-нибудь с какой-нибудь бабенкой в каком-нибудь глухом местечке в необозримом таежном краю, так хорошо знакомом ему…

Утром, проснувшись с головной болью от ночных кошмаров, она осмотрела еще раз внимательно зимовье и не нашла здесь следов Омака… Запустение и паутина, сырость, запах гнили. Сюда он не заходил. По крайней мере, он был здесь давно, очень давно.

Взнуздав отдохнувшего за ночь Гаркушу, она вернулась назад в зимовье ниже по реке.

Прошла еще одна долгая, томительная ночь в одиночестве.

В поселок она вернулась в полном унынии, усталая от трехдневной езды по тайге, подавленная, с тревожными мыслями об Омаке.

Дети взвизгнули от радости, увидев ее так скоро.

Бабка же Кюске строго посмотрела на сноху, но ничего не сказала.