Андрей вернулся из Колодницы только на другой день утром. Он нам подробно рассказал, как его встретили в штабе:

— Передо мной развернули карту нашей зоны и сказали: «Ну, командир, показывай, где здесь немецкие гарнизоны и укрепленные районы». Я им все показал и очень просил помочь нашим партизанам, находящимся в блокаде. В штабе меня заверили, что сегодня же к вечеру кавалерийский корпус будет уже там, у Палика.

— Вот это хорошо, — с удовлетворением отметил я.

— Да, а потом нам приказали собрать здесь всех партизан, которые будут приходить с Палика, и поставили перед нами задачу сделать партизанский заслон против немецких частей, которые еще бродят по лесам восточнее озера Селявы. Для этой цели мне дали несколько ящиков патронов.

— Ну что же, командир, давай, будем действовать!

— Вот что, комиссар, пока плыл на лодке через озеро, я составил такой план нашей операции. Ты с двумя или тремя партизанами останешься здесь в деревне. И не возражай! — увидев на моем лице отрицательную мину, заявил Цымбал. — Дело в том, что, во-первых, у тебя еще болят ноги и ходишь ты все еще в своих чунях, а во-вторых, и это самое главное, нам нужно будет иметь связь с Колодницей, куда могут прийти партизанские отряды, освобожденные из блокады. Их нужно будет направлять по берегу озера сюда к нам в лес, где мы окопаемся и сделаем засады для того, чтобы не пропускать немцев на запад по этому лесному массиву. Засады мы сделаем вдоль всей дороги от нашей деревни до той, где мы брали гусей и где находился тогда немецкий гарнизон. Вот эту лесную дорогу мы всю заблокируем, и тогда немцам некуда будет деваться, они или должны будут пойти через эту лесную дорогу и там встретят огонь наших автоматов и пулеметов, или по берегу озера мимо Колодницы на полуостров Выспа, а там их встретят партизаны, оставшиеся в Колоднице.

План у Цымбала был продуман хорошо, но маловато было пока нас, партизан, и я особенно возражать не стал. Мои ноги действительно еще сильно болели, и я с большим трудом передвигался на них. В деревне мы организовали подготовку пищи для партизан, находящихся в засаде, и отвозили ее к ним в бидонах из-под молока. Пока немцев еще не было, и в лесу было тихо. В деревне у нас остались четверо партизан, среди них и тот высокий незнакомец, который мне показался подозрительным.

На второй день к вечеру в Колодницу стали подходить изможденные и страшно худые партизаны первого отряда нашей бригады. Туда же пришли и партизаны пятого отряда. Там находился наш связной, который, все время курсируя на лодке, докладывал мне обо всех делах, происходящих в Колоднице. Гвардейцы кавалерийского корпуса сдержали свое слово и разгромили те немецкие части, которые блокировали в районе Палика наших партизан.

Временами передовые отряды немецких частей, оказавшихся в окружении, наталкивались на наш партизанский заслон в лесу и, отстреливаясь, уходили снова в глубь леса. Там изредка были слышны пулеметные и автоматные очереди. Мы пока потерь не имели, но двое наших товарищей были легко ранены и пришли к нам в деревню.

Через два дня наш связной доложил, что в Колодницу прибыл командир бригады Гудков, который взял все командование на себя и будет находиться в Колоднице. Я просил связного передать комбригу, что нам хорошо видно, как по их берегу озера и по кустам небольшими группами и одиночками перебегают немецкие солдаты в сторону полуострова Выспа, и попросил комбрига поставить там заслон из партизан, находящихся в Колоднице.

У меня снова так сильно разболелись и воспалились ноги, что я решил охладить их в воде озера. По огороду, прилегающему к нашей штабной хате, я спустился к нему. День был очень теплый, и я шел, одетый налегке и босиком, оставив все свое оружие в хате. Ничего не подозревая, я уже вошел в воду, как вдруг из куста ивы, росшей прямо у самой воды, вышел весь мокрый немецкий солдат. Он был высокого роста, обросший бородой и страшно худой. Виновато улыбаясь, он протянул мне руку, в которой находились мокрые карманные часы, и, четко выговаривая слова, сказал:

— Битте, их гебе инен дизе ур…

Я понял смысл его слов: он хочет отдать мне свои часы и сдаться русским в плен. А потом он начал мне рассказывать, как попал сюда, на этот берег, и с какой целью. Мне было очень трудно понимать многие немецкие слова, которые произносил этот немец, но некоторая практика разговорной речи с нашим Францем помогла мне. В конце разговора с ним я понял, что этот немец спортсмен, поэтому легко переплыл озеро. В бинокль из леса, где находятся остатки разгромленной на фронте их пехотной дивизии, они разглядели, что в нашей деревне находятся партизаны. Большинство солдат их дивизии, отступающей из-под Орши по лесам, хотят сдаться в плен русским. Но их «большой начальник» и офицеры штаба дивизии не хотят сдаваться, а приказали штурмовать находящуюся в лесу партизанскую линию блокады. Солдаты отказываются это делать, поэтому послали его к партизанам в качестве парламентера. А дальше он мне дал понять, что солдаты боятся сдаваться в плен партизанам, так как знают, что они в плен немецких солдат не берут, а расстреливают.

После этого разговора с немцем я подумал, что надо обязательно воспользоваться им, отпустить его к своим солдатам и передать оказавшимся в окружении немцам, что партизаны гарантируют им жизнь и передадут всех, кто добровольно сложит оружие, в плен регулярным частям Красной Армии. Я надеялся, что если нам удастся это сделать, то мы избежим напрасного кровопролития и сохраним жизнь многим нашим партизанам. И, вызвав к себе одного из оставшихся в деревне партизан, приказал ему:

— Этот немец — парламентер. Он прислан к нам от немецких солдат, которые находятся в лесу на том берегу озера. Я сейчас на лодке отбуду в Колодницу к комбригу, а вы немца заприте в амбар и строго охраняйте его жизнь. Он нам очень нужен.

— Есть, товарищ комиссар, охранять немца, — и повел его с собой.

В Колоднице я пробыл около двух часов. Доложил Гудкову о парламентере. Изложил ему свой план использования немца, на что получил от комбрига согласие.

— Ты вот что, Володя, — с теплотой в голосе сказал мне Николай Петрович, — вези этого немца сюда. Мы еще раз прощупаем, что это за птица, а потом отправим его в этот лес, где находятся их солдаты. — Помолчав немного и нахмурившись, Гудков спросил меня: — Что же ты, комиссар отряда, мне не докладываешь, что произошло с твоим пятым отрядом? Как погиб командир-отряда Николай Агапоненко? Как погибли многие партизаны вашего отряда?

— Эх, товарищ комбриг, страшное горе постигло наш отряд. — И я подробно рассказал все, что произошло там во время блокады и штурма большака Лепель — Борисов.

Слушал меня Николай Петрович, и все ниже и ниже склонялась его голова. А потом он резко поднял ее и, гневно сверкнув своими карими глазами, через слезы, которые у него навернулись на глазах, резко, со злобой в голосе, заявил:

— Этого Игнатовича нужно отдать под трибунал! Какое он имел право распустить отряды и всех партизан бригады? Он отстранился от командования бригадой в самые тяжелые для нее дни. Погубил половину бригады и спрятался там, в болоте. Как я сожалею, что меня не было в эти тяжелые дни с вами… — Немного поостыв от своего возбуждения, он вспомнил о своем друге Агапоненко и глухим голосом проговорил: — Ах, Николай, Николай, как же это получилось, что ты погиб? Это был самый лучший командир отряда. А какой он был смелый разведчик!.. Мы с ним с самого начала организации нашей бригады воевали против немцев, а вот теперь его нет в живых, просто как-то не верится…