— Чиж говорит: ребята поймали Полоза!

Сивка с Зайцем припустили вперед, и, когда мы подбежали, они были уже в машине. Но отец Венедикт велел:

— Сивка-Гошка, домой. Сидеть там тихо и ждать меня.

— У-у… — сказали они. Сивка громко, а Заяц одними губами.

Но отец Венедикт насупил дедморозовские брови:

— Всеволод — брысь… — И тот, сопя, полез из автомобиля. Безропотный Зайчонок — следом.

А мы рванули на Пристаня. Стремительно, с визгом колес на поворотах. Я сразу вспомнил, что когда-то отец Венедикт был в береговой охране.

Мы с Петькой мотались на заднем сиденье, Чиж съёженно и цепко сидел рядом с отцом Венедиктом. Я видел черные нечесаные волосы, тонкую мальчишечью шею и плечо в прорехе. Шея и плечо были одного цвета с этой машиной. И чувствовалось — они закаменели.

Мы мчались извилистыми проулками, в объезд стеклянно-многоэтажного центра. Видимо, Чиж командовал. Наконец машина стала у развалившегося забора из пластиковых плит. Мы пролезли в дыру. Оказались на тропинке среди брошенных дырявых лодок и разбитых катеров. Репейники и белоцвет — ребятам по плечи.

— Скорее, — нервно попросил я.

Чиж оглянулся. Глаза — черные, сумрачные и… спокойные.

— А зачем спешить? — сказал он хрипловато. — Никуда теперь не уйдет…

— Сколько раз уходил…

— А теперь не уйдет, — повторил Чиж. И неторопливо пошел впереди.

Петька придержал меня за рукав:

— Пит, оружие с тобой?

Еще бы! Я не вынимал руку из кармана куртки, где лежал "ПП". И качнул этой рукой: здесь, мол.

— Это хорошо… Пит, стреляй сразу, полным напряжением. Чтобы наверняка…

— А… разве я должен стрелять?

— А что же ты должен делать? — изумился Петька.

— Сдать в полицию. Для следствия, для суда…

— Ох, Пит, — укорил меня Петька, словно младенца.

Я оглянулся на отца Венедикта, тот шуршал рясой в двух шагах позади нас. Спросил глазами: "Как мне быть? Что скажете вы?"

— Я священник, а не судья, — сказал он. — Решайте сами… Полоз — воплощение дьявола, и если вы сумеете уничтожить сатанинскую силу, это не грех, а благо…

Чиж, который шел впереди, вдруг посмотрел на нас. Видимо, слышал разговор. Спросил громко:

— Но все же он ведь и человек тоже?

— В какой-то степени. К сожалению, — ответил отец Венедикт.

Петька на ходу попросил меня шепотом:

— Когда будешь стрелять, попроси ребят, чтобы ушли. Но Чижа не прогоняй.

— Почему?

— Так… Он должен убедиться…

— В чем?

— В том, что можно стрелять… в живого. Иногда…

— Зачем ему это?

— Чтобы не ходить вот таким… виноватым. Он застрелил одного недавно…

— Как? — я сбил шаг.

Все тем же шепотом Петька объяснил:

— Одного гада. Из самодельного пистолета, вроде поджига… Потому что тот гад полез на Чижика…

— Как полез?

Петька сбоку глянул на меня с угрюмой досадой:

— Не знаешь, что ли, как взрослые скоты лезут на мальчишек?

"Вот тебе и Пристаня, — подумал я. — Романтика вольной жизни…"

— Петь, а к тебе… никто не приставал?

— У нас у всех были поджиги. Или заточки… На всякий случай… — Он посмотрел назад. — Отец Венедикт, можно Чижу простить этот грех? Он же защищался…

— Бог простит, — сказал тот одними губами. — А смотреть, как Питвик стреляет, все-таки не надо…

У меня внутри словно колыхалась тяжелая вода, у самого горла. Такое вот волнение… Не страх, не тревога, а ожидание неизбежного.

Никто не попался навстречу. Мы прошли недалеко от хибары Китайца, рядом с ней тоже никого не было.

Опять потянулся узкий проход — с одной стороны кирпичные развалины пакгауза, с другой — глухая бетонная стена с остатками проволоки наверху. И тропинка среди высокой сурепки.

Тропинка вывела на берег. На свободный травянистый пятачок, загороженный со всех сторон. Слева — вытащенная на сушу баржа, справа — груда вагонеток и штабель гнилых ящиков. Из-под них тянулись и сворачивали к берегу ржавые рельсы узкоколейки. Выходили на решетчатый мосток. Он был с покатым наклоном и обрывался над водой. У въезда на мосток стояла на рельсах грузовая тележка с поручнями.

На тележке в скорченной позе, обхватив одной рукой поднятое к подбородку колено, сидел Феликс Антуан Полоз.

Несколько мальчишек, разных, но чем-то одинаково похожих на Чижа (выражением лиц, может быть?), стояли цепочкой. Спиной к Полозу. Оборванные, невозмутимые. На нас взглянули без удивления.

Чиж сказал все так же сипловато, глухо:

— Все, робины. Идите…

Они молча пошли мимо нас — в проход за нашими спинами. Шагая мимо отца Венедикта, каждый шепотом говорил "здравствуйте".

Мы подошли ближе к Полозу. И я понял, почему он не может бежать. Его правая кисть была прикована к поручню тележки черным металлическим наручником.

Тихо-тихо было. Только стрекозы шуршали крыльями. Под низким солнцем светились в сорняках мелкие желтые цветы. Блестело битое стекло. Голубела в узкой Овражной бухте вода, на том берегу курчавились заросли заброшенного сада. Чирикнул воробей, сел на поручень рядом с Полозом. Хорошо ему было, воробью. А Полозу плохо…

Но он держался спокойно. Узкое складчатое лицо его — без парика, с темной стрижкой ежиком — казалось чересчур длинным. И была на нем смесь пренебрежения и скуки.

Полоз проговорил негромко:

— Ну вот и явились. Вся компания…

— Как вы его изловили? — спросил отец Венедикт у Чижа.

Тот, глядя в землю, сказал с покашливанием:

— Выследили… Он думал, что здесь искать не станут, затеряется. Полиция и не искала. Но мы знали…

— Ловкие мальчики, — снисходительно заметил Полоз. — Я не учел… Даже кандалы раздобыли.

— Добра-то… — выдохнул Чиж. И кашлянул опять.

— Ключик от кандалов у тебя? — спросил отец Венедикт. — Дай-ка мне…

Чиж глянул быстро, колюче:

— Но вы с него не снимайте! Уйдет!

— С живого не сниму, — тихо сказал отец Венедикт. И сунул ключик в складки рясы.

Полоз принужденно улыбнулся:

— Все же пришлось присутствовать на казни, святой отец…