– Ты что, собрался смотреть? – возмутилась Услада, вспыхнув, будто брошенный в пламя чертополох. – Если бы я знала, что у меня такие братья, я бы давно вас всех поубивала!

– Мы несем за это ответственность! – рявкнул Крошка, ткнув в нее пальцем. – Мы обещали папаше…

– Папаше?! – завопила Услада. – Да он до самой смерти так и не сообразил, какая связь между детишками и тем, чем они дважды в год занимались с мамашей! – Она замахала руками, будто усевшийся на улей ребенок. – Взгляни на нас! Даже я не знаю, сколько у меня братьев! Вы сыпались, будто яблоки! Везде и всюду!

– Думай, что говоришь о папаше!

– Угу, думай!

– Угу! О папаше!

Услада внезапно скрестила руки на груди и усмехнулась:

– Ответственность… ну ты и пошутил. Если бы ты хоть что-то знал… Ха-ха-ха!

Я деликатно откашлялся.

– Она безвольно обмякла в его объятиях, лишившись чувств от любви. И бо`льшая часть той ночи не осталась в памяти нашей героини, невинность которой стала теперь лишь угасающим воспоминанием.

– Так оно и бывает, – торжественно кивнул Тульгорд Виз. – Стоит им потерять невинность с каким-нибудь ухмыляющимся подонком из соседней деревни, и им сразу становится мало. Ну, этого… этого самого. Она готова совокупиться с каждым, кто попадется, а парень, который любил ее с тех пор, когда они были еще сосунками, может лишь смотреть, зная, что никогда к ней больше не притронется, ибо в глазах ее теперь пылает яростное пламя, походка ее распутна, бедра призывно качаются и ее больше не интересует игра в прятки у реки, а если красотку вдруг найдут утонувшей на берегу – что ж, кто в том виноват? В конце концов, она ведь больше не невинна? Нет, совсем даже наоборот, со всей определенностью. Сестры улыбаются шлюхам, если ты не знал. Они в этом смысле снисходительны. Нет, она вовсе не невинна. Наоборот! – Тульгорд Виз поднял взгляд. – А что есть противоположность невинности?

– Вина? – бесстрастно предположил я в наступившей мрачной тишине.

Некоторые истории умирают, испустив хриплый вздох. Другие гибнут, пораженные клинком в сердце. По крайней мере, на какое-то время. Было уже поздно, а для некоторых и ужасающе поздно. Порой в одиночестве, глубоко погрузившись в размышления, мы испытываем потребность взглянуть со стороны на наши деяния, увидев собственными глазами все то, что обитает в этом саду как сладких, так и смутно гнилостных ароматов. Некоторые умирают с удовлетворенным вздохом. Некоторые тонут в реке.

А кое-кого съедают по праву справедливости.

Иногда ночная тьма способствует унылой задумчивости, которая высасывает силы, будто летучая мышь из коровьей ноги. Шаги убаюкивают, взгляд блуждает, пропадает всякий интерес – пока во мраке не возникает подобная гобелену сцена, достойная украшать спальню мастера пыток.

В профиль ко мне стояла почти обнаженная женщина, подняв над головой руки и держа в ладонях довольно большой булыжник, а прямо под ней, у самых ног прелестницы, неподвижно покоилась голова ее спящего брата.

Сколь бы ни легки были мои шаги, однако Услада услышала их и обернулась.

– Всего лишь одно усилие, – прошептала она. – И… конец всему.

– Думаю, ты уже принимала раньше подобную позу.

– Да. Пока не начинали дрожать руки.

– Полагаю, – сказал я, подходя ближе, – у тебя возникала и мысль просто сбежать.

Фыркнув, она развернулась и зашвырнула камень в темные кусты.

– Ты их не знаешь. Братья выследят и найдут меня, даже если останется только один из них – меня все равно отыщут. Будут гоняться за мной по всему миру, по дну моря, даже на самой луне. – Она устремила на меня беспомощный взгляд. – Я пленница, и у меня нет никакой надежды сбежать. Никогда.

– Понимаю, для тебя сейчас все выглядит именно так…

– Только ты еще не макай меня в дерьмо, Блик. Я уже по горло сыта братскими советами.

– Я вовсе не собирался тебе ничего советовать, Услада.

Она мрачно насупилась:

– Что, охота еще поразвлечься? В прошлый раз мы едва друг друга не прикончили.

– Знаю, но все еще об этом мечтаю и, вероятно, буду мечтать до самой смерти.

– Врешь.

Я промолчал, ибо объяснять, что мечта не обязательно должна быть приятной, мне показалось несвоевременным. Наверняка вы со мной согласитесь.

– Значит, никаких советов?

– Только обещание, Услада. Освободить тебя от их оков до того, как закончится это путешествие.

– Боги, это что, какая-то зараза? Ты – и обещания женщинам. Тайный порок, который, как тебе кажется, удается скрывать…

– Я ничего не скрываю…

– Отвага и уверенность в себе – лучшая маскировка. – Услада покачала головой. – К тому же подобное свойственно прыщавым подросткам с ломающимся голосом. Ты уже достаточно взрослый, чтобы знать, что к чему.

– В самом деле?

– Никогда не обещай спасти женщину, Блик.

– Вот как? И почему же?

– Потому что, если у тебя ничего не выйдет, она навеки проклянет твое имя, а если все вдруг получится, она точно так же будет на тебя обижена. Глуп тот мужчина, который рассчитывает на любовь в обмен на чувство долга.

– И это касается только мужчин?

– Нет, конечно. Но я имела в виду тебя.

– Того самого глупца?

– Именно тут терпят крах все мои теории – те, что касаются тебя, Блик. У тебя явно что-то на уме.

– Помимо простого стремления выжить?

– Никто тебя не убьет. Ты об этом позаботился.

– Правда?

– Ты заманил в ловушку меня и Борза, использовав того престарелого придурка, Калапа Роуда. Ты подцепил на крючок Пурси Лоскуток. Теперь же ты опозорил Тульгорда Виза, и он нуждается в тебе живом, чтобы доказать твою неправоту. – Она взглянула на Крошку. – И даже мой братец попался в сети, хотя он не настолько глуп, как может показаться. Как и Стек, он прислушивается к твоим словам, веря, будто в них есть некая тайна. Твоя магия – так ведь ты ее называешь?

– Не могу представить, какие из тайн, которыми я владею, могли бы им всем хоть сколько-нибудь пригодиться.

Услада снова фыркнула:

– Если кто-то и хочет, чтобы ты замолчал навеки, так это, вероятно, господин Муст.

Что ж, в этом она, бесспорно, была права.

– Так ты хочешь освободиться от своих братьев или нет?

– А ты хитер, Блик. Почему бы и нет? Освободи меня, прекрасный герой, и получишь мою благодарность и презрение на веки веков.

– Услада, то, как ты поступишь со своей свободой, – исключительно твое дело, и меня не волнует твое отношение к тому, каким образом она тебе досталась. Меня же самого вполне устроит роль свидетеля, вроде доброго дядюшки…