больше не мог сделать для Гени, и я попытался заснуть, но получалось плохо, потому что я тут же видел его во сне, то с двумя ногами, то с одной, и всякий раз он умолял помочь ему и спасти его. И во сне я продолжал его искать, в неведомых местах, один раз в лесу, где мимо деревьев не пройдёшь, они двигаются и постоянно преграждают путь; а один раз в церкви, где изображения святых смеялись надо мной, когда я двигался в неверном направлении; но верного направления не было нигде.

Как только рассвело, я снова был внизу, в деревне. К тому времени с ярмарки уже вернулись все, только никто не слышал или не видел ничего, связанного с Гени, и я оставался в полной неизвестности. У меня не было определённого плана, как его искать, я просто бегал туда и сюда, как слепая курица. Когда чего-то боишься, в голове носятся одни и те же мысли, и всякий раз думаешь, что найдёшь ответ там, где уже трижды не находил его. Поли за всё это время никак не проявился, и Айхенбергер и остальные из их звена так и не вернулись, а между тем был уже полдень и невозможно было предположить, что они всё ещё задерживаются в Эгери. Снова и снова я теребил Большого Бальца, даже предлагал ему мой динарий, если он наконец расскажет всё, что знает. Он продолжал утверждать, что ничего не знает и не может мне помочь, но явственно видно было, что ему всё труднее давались эти отговорки. И в какой-то момент у меня внутри что-то порвалось, не могу это объяснить, просто из отчаяния я весь налился кровью ярости и набросился на Бальца. Он так опешил, что даже не защищался; я бил его, и он это сносил, как будто Айхенбергер и это ему приказал. Наконец он меня всё-таки отстранил, очень осторожно; из-за своей избыточной силы он привык бережно обращаться с людьми, чтобы не изувечить их невзначай.

– Мне нельзя, – сказал он. – Мне нельзя, мне нельзя.

– А если я скажу Айхенбергеру, что узнал не от тебя, а от кого-то другого?

Можно было прямо-таки видеть по его лицу, как эта идея очень медленно до него доходит, я так и представлял себе, что у него в голове всё заросло мускулами, поэтому для соображения там почти не оставалось места.

– А от кого тогда узнал? – спросил он наконец.

Этот вопрос показался мне таким дурацким, что я ответил:

– От Святого Духа!

Это был, конечно, самый ошибочный ответ, какой я только мог дать, но, как потом оказалось, и самый верный, потому что Большой Бальц не рассвирепел, а задумался, потом кивнул и сказал:

– Это хорошо. Святому Духу он ничего не сможет сделать.

Так я и узнал, куда подевался Поли и все остальные. Большой Бальц говорил шёпотом и при этом пугливо озирался, как будто Айхенбергер в любую секунду мог выскочить из-за угла.

– Они собираются на Главном озере, – сказал он.

Главное озеро я хорошо знал, по крайней мере, знал, что там и знать-то нечего, кроме одного-единственного трухлявого дома на самом берегу. Люди, которые в том доме когда-то жили, заболели и умерли, и всё из-за гнилого воздуха, говорят, потому что берега там топкие, болотистые. Больше одного дома там и не поместилось бы, даже дорога там узкая, теснится между водой и склоном горы Моргартен. Только вчера я там проходил, даже дважды: в первый раз – когда шёл в Эгери, а потом – когда обратно. Я даже вообразить не мог, как можно назначить местом сбора Главное озеро, но я, конечно, без промедления кинулся туда, бежать было нетрудно, дорога туда шла под уклон. Кроме того, у меня снова появилась надежда, и это придало дополнительных сил. Когда Поли узнает, что произошло, думал я, он мне поможет, и вместе мы отыщем Гени.

На Главном озере никого не было, «пусто как на лысине», говорила про такое наша мать, и на мой зов никто не отозвался. Первой мыслью было: Большой Бальц обманул меня или, скорее, он понял что-то неправильно, потому что для выдумки у него не хватило бы ума. Я уже было повернул обратно, но потом услышал вверху, на склоне, какие-то звуки. Сперва подумал, что лесорубы; может, здесь тоже монастырский лес, прикинул я, и идут общественные работы по заготовке. Потом я вспомнил, как Цюгер однажды говорил, что на склонах лес не валят: во-первых, это опасно, во-вторых, деревья растут криво, и эти брёвна ни на что не годятся, а в-третьих, потому, что деревья там нужны как преграда для лавин и оползней. Может, выше есть какая-то полянка, которую с дороги не видно, и там-то Поли и встречается со своими заединщиками. Для игр в войнушку они любят выбирать потайные места; всё сразу становится значительнее, когда окружено тайной. Я осмотрелся, но подняться на гору Моргартен, казалось, нельзя: скала чуть повыше была почти отвесной, но потом я всё же разглядел тропинку, ведущую наверх. Не надо считаться опытным охотником, чтобы заметить по следам, что я не первый, идущий по этой дорожке в последнее время. Она вилась по крутому склону и становилась всё уже. Я радовался, что заросли крапивы притоптали ещё до меня, иначе бы моим голым икрам не поздоровилось.

Внезапно из-за дерева выступил молодой мужчина с взведённым арбалетом, нацелил оружие на меня и сказал:

– Стоп! Ни шагу дальше!

Говорят, у человека от испуга вышибает дух, и это не преувеличение, со мной так и было, мне показалось, что кто-то взял меня за горло. Постовой был мне вроде знаком, но я не мог бы сказать, где видел его раньше. Только потом вспомнил: он участвовал в нападении на монастырь. Я хотел ему объяснить, что ищу Поли, но он велел заткнуться и поднять руки вверх. И при этом не сводил с меня нацеленного наконечника стрелы. Тут из-за дерева выступил второй мужчина и вытянул у меня из-за пояса нож; только после этого мне дали возможность что-то сказать.

Когда они услышали, что я брат Поли, тот, что с арбалетом, сказал:

– Ещё один! – и они оба засмеялись, как будто это была очень остроумная шутка.

Но никто не объяснил, что в ней такого уж весёлого. Потом первый снова скрылся в лесу: видимо, он был выставлен для охраны и не мог покидать свой пост. А второй повёл меня по тропинке, подталкивая в спину, своего оружия у него не было, только