сказал подполковник, прекрасно понимая, что дружелюбие по отношению к Нестерову, которого госбезопасность заперла на эти почти тридцать лет в психушку, хоть и на весьма привилегированных условиях, звучало бы цинично.

– Сволочи, – не громко процедил Нестеров.

Шакулин с Молякой переглянулись. Примерно такого приема каждый из них и ожидал. Нестеров же продолжал спокойно рассматривать линолеум на полу, не выказывая никакого желания к дальнейшему общению.

Подполковник до поры до времени понятия не имел, каким образом сложилась судьба Нестерова. Директора музея подвергли десяткам допросов и даже нескольким своеобразным экспериментам, пытаясь выяснить и то, как он смог войти в транс, и для чего выкрадывал Коробова, и что он еще знает об оборотне. Но Нестеров молчал, больше напоминая мумию. Его и заперли в дурдоме. Раз уж он не выдал сведения в нужные руки, то пусть вообще никогда и никому их не выдаст. Логичная работа спецслужб. Вот только сейчас Нестеров нужен Шакулину, но у подполковника далеко не лучшая позиция для того, чтобы хоть что-то заполучить. Явных стимулов для откровений у Валерия Викторовича не было в принципе.

– Он убил за три дня уже четырнадцать человек, – перешел к делу Шакулин, чтобы избежать фазы обвинений и извинений. Возможно, такой подход даст больше плодов.

– Все правильно. Он все помнит. Теперь он просто мстит всем вам. – На лице Нестерова просияла гаденькая ухмылочка.

– Он обладает памятью? – Шакулин взял стул и сел напротив Нестерова.

Моляка же отошел в сторону и приготовил блокнот с карандашом, готовый зафиксировать все, что скажет «больной».

– Не надо ничего записывать! – закричал Нестеров и топнул ногой.

Доктор миролюбиво поднял руки и медленно водрузил канцелярские изделия обратно в карманы своего белого халата. Шакулин продолжал пристально глядеть на Нестерова, ожидая от него ответа.

Наконец Валерий Викторович поднял на фсбэшника свои выцветшие глаза.

– Мне жаль вас, – без малейшей нотки сожаления произнес Нестеров. – Сейчас Уутьема силен, как никогда, я чувствую это.

Продолжения не последовало. Шакулин еще секунд десять холодно глядел на бывшего директора музея, находясь в режиме ожидания.

– Расскажите. Расскажите мне все, – спокойно и вкрадчиво обратился к нему Шакулин.

В глазах Нестерова мелькнул огонек торжества. На лице появилась некая хитринка.

– Дудки, – также вкрадчиво ответил он. – Я не скажу ничего.

Шакулин, подавшийся было вперед, выпрямился с недовольным видом.

– То есть вам наплевать, что эта тварь считает каждого человека мишенью для своих кровавых забав? Вы готовы обижаться на весь мир из-за того, что вас заперли сюда в результате вашей же ошибки и нежелания помочь органам? Зачем вы тогда пытались стащить Коробова? – уже на повышенных тонах выдал все это Шакулин.

Лицо Нестерова снова приняло злобное выражение. Он сморщился, будто увидел перед собой самое гадкое на свете существо.

– Убирайтесь!!! – проорал он, рискуя сорвать свой голос. – Убирайтесь!!! Вон отсюда! Вон…!

Все было ясно. Больше ничего полезного ждать от Нестерова не приходилось. И заткнув уши от визжащей какофонии, которую продолжал издавать Валерий Викторович, сейчас и вправду очень сильно напоминавший психбольного, Шакулин с Молякой вышли из палаты.

По коридору уже мчалась растревоженная звуком сестра.

– Все в порядке, Лилия, – остановил ее Моляка. – Все в порядке. Он успокоится сам. Мы просто с ним хотели поговорить.

– Да, ну ладно. Я уж испугалась, – переводя дух, ответила медсестра.

Шакулин оглядел ее. На вид Лилии было около тридцати с небольшим.

– Это сестра, смотрящая за Нестеровым, – сказал Моляка.

– Да-да, – думая о своем, покачал головой Шакулин.

– Два года назад, Лилия, между прочим, спасла нашего Валерия Викторовича от одного нехорошего поступка, – продолжал Моляка, ласково поглядывая на сестру, которая засмущалась от такой характеристики.

– Что за поступок? – по-прежнему отстраненно спросил Шакулин, одним ухом все еще слушавший постепенно затихавшие выкрики из палаты Нестерова.

– Валерий Викторович, как-то раз решил свести счеты с жизнью. – Моляка нарисовал пальцем в воздухе виртуальную веревку. – Даже записку нам оставил. Только вот Лилия вошла не вовремя для него.

– М-да. А что в записке было?

– Ничего нового, все по вашу душу. Точнее по вашей работе. Ну, вы понимаете. – В присутствии сестры Моляка решил не произносить громких аббревиатур.

– Кстати, – вдруг встрепенулся Шакулин. – Скажите, Лилия, вы за ним давно присматриваете?

– Да, так. Лет пять, не больше. Почти сразу, как пришла сюда после училища. – Она немного замялась.

– Больной с вами ничем не делился, ничего не рассказывал? Может, сам писал что-то?

– Да, вроде нет, – пожала плечами сестра. – Он не очень общительный.

– Ну, ясно, спасибо.

– Хотя подождите, – сестра поднесла палец к своим губам, что-то вспоминая. – За несколько дней до попытки самоубийства он попросил достать тетрадь и карандаш. Я спросила у лечащего доктора. – Моляка отрицательно помахал головой, показывая подполковнику, что это был не он. – Тот разрешил.

– Ну, и?

– Мы принесли тетрадь больному. Через неделю я нашла ее в мусорном ведре смятой.

– Что было в тетради? – уже с нетерпением подгонял сестру Шакулин к дальнейшему повествованию.

– Какие-то записи, – испугавшись неожиданного интереса подполковника, пролепетала медсестра. – Я ничего не поняла. Мне говорили, что он был раньше директором музея. В тетради он писал о каких-то животных. Но я в этом не разбираюсь.

– Тетрадь у вас? – перебил ее подполковник.

– Мне кажется, да, – чуть ли не вжавшись в халат, ответила Лилия. – А что, я что-то неправильно сделала?

– Мне нужна она. Сейчас же.

– Но у меня смена…

Шакулин посмотрел на Моляку.

– Лилия, езжайте с подполковником домой, на сегодня ваша смена закончена, – отпустил ее главврач учреждения. – Помогите, чем сможете.

– Спасибо, Алексей Алексеич, – поблагодарил доктора Шакулин. – Лилия, у центрального въезда стоят серые «Жигули» шестерка. Я жду вас в них.

– Хорошо, мне надо пятнадцать минут, – пролепетала своим голоском сестра и быстрым шагом поспешила по коридору в сторону служебной комнаты.

Глава семнадцатая. Тени

Колямбо уже не осознавал время. Он почти перестал находиться в сознании. Волшебные маслянистые напитки, которыми его усердно почивали отшельники, либо уносили в прекрасные дали, где на него сыпались божественные звуки неведомых животных, вокруг кружили прохладные морские ветры, приятно ласкали своим матовым светом незабываемые яркие звезды, либо превращали его сон в ужасный кошмар, становившийся все более и более явным, – он обонял вонючий запах, исходивший от уродливой вытянутой пасти с тремя рядами острых зубов, его тошнило от розового мира, его тошнило от той кровищи, в которой тонул розовый мир, где текли кровавые реки и были слышны чьи-то отчаянные крики и возгласы, заглушаемые розовой ватой, как будто натыканной в его уши в огромных количествах.

Он не мог не пить зелье из сосудов. Любое промедление и