Случилось так, что это была первая ночь боевого дежурства «Диких кабанов». Сто сорок восемь двухмоторных и пятьдесят пять одномоторных истребителей безуспешно обыскивали небо над Берлином, да к тому же сами попадали под мощный огонь городской зенитной артиллерии. Обман раскрылся лишь тогда, когда на Пенемюнде обрушилась первая волна бомб. «Мессершмиты» ринулись на север, надеясь перехватить налетчиков. Во главе истребителей была группа II/NJG 1 майора Вальтера Эле, который со своей базы в Сан-Тронде в Бельгии пересек почти всю Германию.

Первым в 1.32 вступил в бой командир 4-й эскадрильи старший лейтенант Вальтер Барте. Пикируя с высоты 2000 метров на «ланкастер», он выпустил длинный залп, а когда он стал вновь набирать высоту, его радист увидел, что оба крыла вражеского самолета пылают огнем. Три минуты спустя этот «ланкастер» упал в облаке пламени к юго-западу от Пенемюнде.

Эле в течение трех минут сбил еще два других, хорошо просматривавшихся на фоне пожаров, бушевавших на ракетных полигонах. А Барте таким же образом сбил и второй самолет, и было видно, как из «ланкастера» с бортовым номером «17» перед его падением выбросились три парашюта. Пара молодых летчиков-истребителей, лейтенант Мюссе и капрал Хафнер, одна сбила четыре из группы в восемь бомбардировщиков, но, попав под ответный огонь, летчики были вынуждены сами покинуть самолеты на парашютах.[39]В ходе этого дерзкого и хитроумно осуществленного налета британцы потеряли сорок самолетов, а еще тридцать два были повреждены.

Поначалу ущерб, нанесенный Пенемюнде, казался больше, чем оказалось на самом деле. Не были уничтожены ни испытательные блоки, ни незаменимые чертежи конструкторов. Однако в 8.00 следующего утра начальник оперативного штаба люфтваффе генерал-лейтенант Рудольф Майснер позвонил Иешоннеку и сообщил, что Пенемюнде, как место рождения V-оружия, стал объектом крайне точных воздушных атак. В этот момент секретарь Иешоннека фрау Лотте Керстен и его личный адъютант майор Вернер Лехтенберг ожидали своего шефа, который должен был присоединиться к ним за завтраком, но он объявил:

– Лехтенберг, отправляйтесь на место. Я полечу за вами.

Фрау Керстен прождала в одиночестве полчаса, потом час. Генерал обычно был образцом пунктуальности. Наконец, она позвонила ему, но, не дождавшись ответа, бросилась к нему в комнату, которая была в каких-то двухстах шагах от нее. Фрау обнаружила Иешоннека распростертым на полу, а рядом с ним – пистолет. Не было слышно никаких выстрелов.

Почему Ханс Иешоннек, начальник Генштаба люфтваффе во времена блестящих побед, сейчас, в начале его падения, совершил самоубийство? Может, по причине шока от налета на Пенемюнде? Лехтенберг, который возвратился после звонка от фрау Керстен, нашел записку с почерком своего шефа, в которой тот отразил свои последние мысли: «Больше не могу работать вместе с рейхсмаршалом. Да здравствует фюрер!»

Разве Удет не писал что-то похожее как раз перед тем, как уйти из жизни в ноябре 1941 года?

Вскоре после этого в комнату тяжелой поступью вошел Геринг и остался наедине с умершим на десять минут. Потом он появился с искаженным лицом и вызвал Лехтенберга.

– Скажите мне всю правду, – потребовал он. – Почему он это сделал?

Лехтенберг с любопытством посмотрел Верховному командующему в глаза. Что хочет услышать Геринг? Действительно всю правду? Или что-нибудь такое, что могло бы его очистить и создать впечатление, что начальник Генштаба был вынужден покончить с собой из-за груза своих собственных недостатков? Лехтенберг решил воспользоваться возможностью, предоставленной ему этим редким тет-а-тет.

– Генерал, – произнес он, взвешивая каждое слово, – хотел осветить факелом ужасные недостатки в руководстве люфтваффе.

Геринг медленно поднял голову. Удары по его гордости обрушивались один за другим. Но чем чаще Гитлер, разочаровавшийся в Геринге, обращался к Иешоннеку по вопросам люфтваффе, тем больше последний ощущал на себе нездоровую реакцию тщеславия и амбиций Верховного командующего. Это началось со Сталинграда, когда Геринг попытался свалить вину за провал воздушного моста на плечи Иешоннека. С тех пор имело место немало других эпизодов.

Иешоннек провалился меж двумя стульями: с одной стороны Гитлер, который верил в его талант, а с другой – Геринг, чьи приказы он как офицер был обязан выполнять, как бы они ни противоречили его убеждениям. Ему приходилось выдерживать взрывы бешенства Гитлера по поводу каждой неудачи люфтваффе и сарказм Геринга в придачу («Вы всегда стоите перед фюрером как школьник, как какой-то младший офицер, вытянув руки по швам!»). Иешоннек превратился в мальчика для битья, на чью спину два «старых боевых товарища» изливали свою злобу. Но спина оказалась не столь широкой – она просто сломалась.

Такую историю рассказал майор Лехтенберг своему Верховному командующему. Слушая это, Геринг наполнялся нарастающей злостью. Но Лехтенберг не останавливался. Несколько недель назад он уже вырвал в последний момент пистолет из руки своего начальника, а теперь пересказывал самые последние эпизоды, которые, вероятно, стали финальной соломинкой.

Один из случаев – недавняя попытка Геринга сместить Иешоннека с его поста, когда последний случайно узнал об этом из уст своего возможного преемника, фельдмаршала фон Рихтгофена. Когда, благодаря возражениям Гитлера, это намерение не реализовалось, Геринг обнял начальника Генштаба со словами: «Вы же знаете, что я – ваш лучший друг?»

Другой случай произошел, когда Геринг, зная, что Иешоннек всегда беспрекословно подчинялся приказам Гитлера, без всяких видимых причин объявил генералу, что настало время, когда приказы фюрера не следует выполнять на все сто процентов.

Когда молодой офицер произнес это последнее обвинение, Геринг вскочил из кресла.

– Что! – заорал он. – Вы осмеливаетесь говорить это мне?

– Господин рейхсмаршал, вы хотели услышать всю правду.

– Вы… да я вас отдам под трибунал! – стал угрожать Геринг Лехтенбергу, потом внезапно сломался, рухнул в кресло и уткнулся лицом в ладони. Его крупное тело сотрясли рыдания – весьма недостойное поведение, к которому его ближайшие коллеги уже давно привыкли. Со времен Сталинграда этот напыщенный человек все чаще давал волю проявлениям своего горя. Нельзя сказать, что такие сцены свидетельствовали о каком-то внутреннем очищении. Он чувствовал себя преданным, брошенным и обманутым. А винить в этом можно кого угодно, но только не себя. – Отлично! Теперь у люфтваффе будет достойный командир, – пообещал он, преодолев минутную слабость. – Но почему, – воскликнул он, обращаясь к генералам Майснеру, Мартини и Беппо Шмиду, – почему никто никогда не говорил мне правду, как это сделал этот молодой человек?

Как обычно, он не мог обойтись без драматизма. Но через два дня Лехтенберга отправили на штабную работу на фронте, а новым начальником Генштаба стал не Рихтгофен (который потребовал полновластия), а генерал Гюнтер Кортен, до этого служивший в должности заместителя командующего 1-м воздушным флотом на Восточном фронте. «Для меня лично это стало настоящим спасением, – доверял Рихтгофен своему дневнику. – Мое назначение очень скоро привело бы к колоссальному скандалу».