Королева беспокоилась, как бы Эдуард III не простил своего дядю или хотя бы не изменил приговор, потому, не известив сына, она приказала бейлифам Винчестера привести приговор в исполнение немедленно. Тем временем она постаралась загрузить Эдуарда государственными делами.

В полдень 14 марта[145] Кента в одной нижней рубашке вывели на эшафот, который был возведен перед воротами Винчестера — и тут обнаружилось, что городской палач сбежал, не желая рубить голову столь знатному человеку. Несчастного узника заставили ждать до вечерни, поскольку заменить палача никто не спешил. Наконец к вечеру некий осужденный убийца согласился сделать дело в обмен на помилование, и Кенту пришел конец. Ему было всего двадцать девять лет. Похоронили его в церкви францисканцев в Винчестере.[146]

Только 16 марта, после гибели Кента, его признание наконец было зачитано в Парламенте. В течение следующей недели арестовали сорок человек, затем 21 марта и 13 апреля были назначены уполномоченные (среди прочих — Малтреверс) для розыска и наказания сторонников Кента. По требованию Изабеллы и Мортимера, король 24 марта направил папе полный отчет об измене Кента с объяснением, что его наказание предназначено стать примером для всякого, кто вздумает повторить его деяния. Он указал, что Кент знал о смерти Эдуарда II, поскольку присутствовал на его похоронах в Глостере, и мог бы понять, что рассказ о вызове духа каким-то монахом — полная чепуха.

Возможно, так и было, поскольку признание Кента в том виде, как оно дошло до нас, легко могло быть сокращено или откорректировано правящими лицами и может не соответствовать тому, что произошло на самом деле. Рассказ о вызове духа выглядит подозрительно — он вполне мог быть выдуман с целью дискредитировать и Кента, и Данхевида. Видимо, не случайно версию событий, изложенную королем, доверили отвезти в Авиньон Джону Уолвейну, королевскому служащему, который находился в Беркли в момент реализации заговора Данхевида. Эдуард поручил ему передать папе все подробности устно. Потому мы можем почти уверенно утверждать, что полную правду об этом странном происшествии мы никогда не узнаем.

* * *

Кент никогда не был популярен, но его казнь и то, как она была осуществлена, вызвали всеобщее возмущение и отвращение. Говорили, и вполне справедливо, что его лишили правильного суда и казнили лишь на основании устного признания. Хотя Кент был неопровержимо виновен в измене, такое попрание закона можно было назвать настоящей тиранией. Ланкастер, вернувшийся из Франции в феврале, после этих событий навсегда отстранился от сотрудничества с правительством. Кент был сыном короля, и расправа с ним казалась почти святотатством. Теперь никто не мог чувствовать себя в безопасности — разумеется, в первую очередь Ланкастер, а может, и сам король. И никто, согласно Найтону, «не осмеливался даже открыть рот ради блага короля или его державы».

На этот раз Изабелла и Мортимер зашли слишком далеко. Большинству народа теперь казалось, что основным итогом переворота 1326-1327 годов стала замена одного тиранического режима другим. Алчность новых правителей равнялась, а то и превосходила даже алчность Деспенсеров, а их политика, казалось, продиктована лишь собственными интересами. Они подорвали репутацию и престиж монархии, беспощадно уничтожали своих врагов и вызвали отчуждение во всех слоях общества.

Особенную неприязнь вызывал Мортимер, поскольку его самонадеянность сделалась невыносимой. «Роджер Мортимер достиг такой славы и почестей, что никто не мог с ним сравниться». Он «возвышал лишь тех, кто ему нравился, заставлял короля стоят в его присутствии и привык повсюду дерзко выступать впереди него», отказываясь уступить дорогу; он заставил Эдуарда делиться с ним своим столовым серебром и экипажами, и к нему приходило намного больше людей, чем к королю. Пассивность Изабеллы, смотревшей сквозь пальцы на все выходки Мортимера, явно относящиеся к разряду lese-majeste, несомненно доказывает, как сильно она была порабощена своим любовником.

Мортимер стал теперь «столь горд и высокомерен, что не считал ни одного лорда в королевстве равным себе». Он требовал, чтобы все именовали его «милорд граф Марки». Это вызывало «большие раздоры» среди знати и простого народа: Мортимера называли «образчиком для королевы и хозяином короля, который уничтожает кровных родичей короля и узурпирует царственное величие». Даже родной сын Мортимера называл его «королем Безумия».

Народное сочувствие к Изабелле как к обиженной жене давно уже испарилось. Но она была матерью короля, и потому никогда не навлекала на себя такое осуждение, как Мортимер, хотя и ей досталась своя доля критики за стяжательство, за непопулярные политические решения и пренебрежение законом. Одним из примеров мелочной жадности, который ставили ей в укор, была конфискация книг по каноническому и гражданскому праву стоимостью 10 фунтов, которые Эдуард II когда-то подарил руководителю основанной им коллегии Кингс-Холл в Кембридже.

Поскольку Изабелла постоянно действовала заодно с Мортимером, невозможно определить, какова была степень ее личной ответственности за несчастья ее регентства. Она была в известной степени виновна во всем, поскольку позволяла Мортимеру все, отпустив вожжи, и пользовалась своей властью, чтобы упрочить его положение. Без ее попущения он не мог бы настолько монополизировать управление страной. Таким образом, она была замарана сотрудничеством с ним и снисхождением к его злоупотреблениям, причем по собственной вине. Ослепленная страстью или любовью к нему, подстегиваема необходимостью поддерживать status quo, она, видимо, постепенно утратила всякое чувство меры и реальности.

Если бы Изабелла чувствовала себя подавленной доминированием Мортимера, нашлось бы множество людей, готовых помочь ей освободиться. Тот факт, что она не делала ни малейших попыток отделиться от этого губительного и ненавидимого народом мужчины, от его репрессивных мер управления, доказывает, как крепко он привязал ее к себе — а может, и то, как сильно она его любила.

* * *

После роспуска Парламента 23 марта двор направился на восток, в Рединг, а затем 29 марта, прибыл во дворец в Вудстоке, где королева Филиппа должна была остаться до родов. Изабелла прожила с нею по меньшей мере месяц.

Мортимер теперь разделывался с другими своими врагами. 4 апреля он приказал арестовать шурина Кента, лорда Уэйка — но тот, как и многие другие, успел бежать из страны. Епископ Грейвсенд и несколько других были посажены в тюрьму, но Грейвсенда позднее выпустили на поруки, а епископ Мелтон сперва был осужден за государственную измену судом Королевской скамьи, а потом, всем на удивление, освобожден от обвинений в соучастии в заговоре Кента. Деверил и Байюз позднее получили награды за помощь в раскрытии заговора.

5 апреля было повсеместно объявлено об измене Кента, причем в ответ на слухи, говорившие обратное, утверждалось, будто бы он признался в присутствии членов Парламента и затем подвергся суду, что было весьма далеко от истины. Спустя два дня вдова Кента родила второго сына, Джона, в замке Арундел. Поскольку собственность Кента была объявлена конфискованной, его старшему сыну, четырехлетнему Эдмунду, было отказано в наследовании титула. Графиню сочли соучастницей в измене Кента, и как только она оправилась после родов, ее вместе с сыновьями и двумя дочерьми — Маргарет, трех лет от роду, и двухлетней Джоан, — сослали под домашний арест в замок Солсбери.